Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 40
Лиля и Катанян дали несколько интересных материалов, и мы опубликовали их в Russian Literature Triquarterly, в частности фотографии (письма Хлебникова и письма Маяковского к ней, стихотворения и кольца, подаренного Маяковским с бесконечно повторяющимся “люблю”), – опубликовали большей частью в выпусках, посвященных футуристам и конструктивистам (№№ 12 и 14). Еще она дала нам фотографии двух неизвестных монтажей Родченко; их намеревались использовать в первом издании “Про это” Маяковского, но не использовали. Так что они впервые появились в нашем репринте книги. Лилю регулярно посещали другие иностранные специалисты, гораздо более сведущие в футуризме, чем мы, и результаты их работы тоже публиковались – по большей части в Скандинавии. Самым интересным из них была, безусловно, обширная переписка Брик и Маяковского, опубликованная в 1983 году после ее смерти. Как ни грустно, она, в общем, довольно скучна. Главный же ее интерес в том, какими бесстрастными и деловыми стали их отношения – ничего отдаленно похожего на раскаленную метафору “Флейты-позвоночника”. Но, подозреваю, самым важным было с точки зрения Лили Брик, чтобы не прерывался поток материалов о Маяковском в печати, если не здесь, то за границей – в особенности материалов, где она предстает первостепенной фигурой, каковой она и в самом деле была. Любопытно, что она не раз повторяла Эллендее: “Знаете, он меня действительно любил”, но ни разу не сказала о взаимности. Когда-то она была очень красива, она была умна, но у Эллендеи было ощущение, что эта женщина никогда никого не любила. В Надежде Мандельштам до сих пор чувствовалась страсть; в Елене Сергеевне – даже сексуальная привлекательность; не то – Лиля. Хорошая муза, но едва ли хорошая возлюбленная. Хотя воспоминания о себе она любила. В квартире было много ее изображений; одну фотографию она подарила мне, с изящной надписью.
Несколько раз мы обсуждали одну особенно злобную атаку на нее как на источник информации о Маяковском. Лиля и Катанян были крайне расстроены и спрашивали у нас совета. Ретивый поэт Смеляков разразился длинной диатрибой, доказывая, что Лиля и “евреи” десятилетиями скрывали от народа подлинного Маяковского. Местами статья была настолько гнусной, что не годилась даже для советской прессы; один известный журнал опубликовал ее в сокращенном виде. Лиля дала нам экземпляр статьи целиком, в надежде, что мы найдем, где ее напечатать, и тогда будет покончено с нападками. Мы отослали статью разным западным специалистам по Маяковскому, но они не сочли нужным на нее отвечать.
С нашей точки зрения, самым интересным в коллекции Бриков был полный рукописный текст замечательной книги Пастернака “Сестра моя – жизнь”. Когда Лиля сказала нам о нем, мы взволновались, и она отвела нас в свою спальню, где хранила в сундучке отборные сокровища. У Пастернака вообще был красивый крупный почерк, а в этой рукописи – особенно. Но, главное, этот вариант, подаренный Лиле, отличался от опубликованного во многих деталях – и эпиграфами, и в самом тексте. Они сразу разрешили сфотографировать рукопись и опубликовать. Они были удивлены, что мы считаем важным представить этот вариант публике. Но фотография – не мой конек, а тут тем более надо было добиться ровного освещения каждой страницы. Дело оказалось трудным для любителя, и я не довел его до конца. (Окончательный вариант, хотя и неполный, все же будет опубликован.)
Лиля убеждала нас опубликовать разные другие вещи. Самым показательным ее предложением было “Что делать?” Чернышевского. Она говорила о романе с энтузиазмом (как будто мы о нем даже не слышали) и утверждала, что, если мы напечатаем его в английском переводе, это будет большой коммерческий успех. Сексуальные нравы, проповедуемые Чернышевским, возможность любви втроем (предположительно осуществленная Маяковским и Бриками) произвели на Лилю сильное впечатление – она сказала Эллендее, что это важная книга в ее жизни.
С чисто человеческой стороны самым интересным был рассказ Лили о неизвестной дочери Маяковского от американки, сочувствовавшей коммунистам, – роман случился во время его поездки по Соединенным Штатам и Мексике в 1925 году. Этот неизвестный сюжет всплыл в разговоре о возлюбленных Маяковского. Начался разговор с Татьяны Яковлевой, и так совпало, что она и ее муж Александр Либерман, арт-директор “Вога”, жили через улицу от наших нью-йоркских друзей Артура и Элейн Коэнов. К этому же сюжету, сказали мы, есть еще один случай, только более таинственный: мы были в Калифорнии с Иосифом Бродским. После приема к нам подошел старый приятель и с заговорщицкой улыбкой сказал: “Вы знаете, что сейчас с вами в зале была любовница Маяковского?” Мы не знали, но он распространяться не стал. Лилю это взволновало, и она спросила, знаем ли мы, что у Маяковского была дочь, зачатая во время поездки в Америку, но о ней мало что известно. У нее же самой сведения только очень старые. Катанян был явно недоволен этим разговором и безуспешно пытался удержать ее от дальнейших подробностей. Но мы продолжали расспросы, Лев и Рая – тоже; Лиля все больше и больше увлекалась загадкой, полагая, что мы сможем ее решить – узнаем нынешнюю фамилию и адрес незаконнорожденной дочери – и что с ней сталось после двадцатых годов. Удивительно было ее глубокое чувство к Маяковскому и чувство ответственности перед его наследниками. Не было никакой ревности к женщинам, о которых шел разговор, – наоборот, казалось, она считает себя частью этого сообщества.
Под воркотню Василия Абгаровича Лиля вышла и вернулась с пакетом открыток и писем матери ребенка Маяковскому, написанных в 1920-е годы, с подписью: “Элли Джонс”; Лиля стала читать их вслух, а я записывал важные адреса и даты, иногда – отрывки текста, пока Василий Абгарович не уговорил ее быть осторожнее и убрать письма. (Несколько штук я подержал в руках и кое-что скопировал в блокнот, пока она говорила.) Мы предположили, что этой дочери могли лгать всю жизнь, и, узнав, кто ее отец, она, наверное, была бы поражена и горда. Лиля решила добавить и показала портрет “Элли Джонс”, нарисованный в 1925 году Давидом Бурлюком, – копия этого рисунка хранится у нас в архиве “Ардиса”.
Изображена на нем “Елизавета Алексеевна”, ниже – надпись: “Миссис Джонс”. Рисунок сделан осенью “В кемпе «Нит гедайге» с Маяковским”. После небольших изысканий, уже в Америке, выяснилось, что это хорошо известный летний лагерь, организованный левой еврейской газетой, и в это время Маяковский был там.
По словам Лили, если верить надписи на рисунке, матерью дочери Маяковского была “Елизавета Алексеевна”, “миссис Джонс”. В открытках и письмах Элли Маяковскому, написанных с лета 1926 года до конца 1929-го, предполагаемая мать подписывается по-разному; можно предположить, что “Джонс” – кодовое имя или псевдоним. Важное сообщение пришло в мае 1926 года: она просит Маяковского послать 600 долларов “в больницу” в течение трех недель. Если Лиля права насчет беременности, это значит, что ребенка ждали в конце мая или начале июня 1926 года. То есть зачат он был во время приезда Маяковского в 1925 году. Обратный адрес на письме: “Нью-Йорк, Джексон-Хайтс, 27-я улица, кв. F32”. Вскоре после этого отправлено еще одно письмо. Обратный адрес на этом, возможно, одном из самых важных, такой: “Нью-Йорк, Западная 45-я улица, 25, полковнику Уолтону Беллу для передачи миссис Элли Джонс”. А 20 июля 1926 года “Элли” отправила еще одно письмо, опять с обратным адресом Джексон-Хайтс. Единственное, что я успел скопировать: “Берт освободится в августе… Уверена, что все мы получим визы”. Далее она пишет: “Пат со мной – она все это время была со мной”. Если ребенок родился около 1 июня, можно думать, что “Пат” помогала ей в уходе за ребенком. И, похоже, что Берт, она сама и, возможно, кто-то еще подали на визы в Россию.
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 40
