Его положили в проход. Он послушно вытянулся как раз рядом со мной. При желании я мог бы дотронуться до его перепуганного лица. Возле него хлопотали два молодых врача. Они расстегнули ему рубашку и разговаривали так, как это делают священники возле смертного одра прихожанина.
Мы уже не могли лететь в Гонконг. Больного следовало срочно госпитализировать, и самолет совершил незапланированную посадку в Копенгагене, где несчастного уже поджидала бригада скорой помощи. Пассажиры отнеслись к больному с сочувствием. Никто не рассердился даже после того, как нам сообщили, что в Копенгагене придется застрять на несколько часов: нужно было найти другой экипаж для самолета. Пилот нам объяснил, что прежняя команда уже не может выполнять рейс, поскольку из-за вынужденной посадки в Копенгагене они бы превысили дозволенное количество часов нахождения в воздухе.
Итак, мы ждали. Проходил час за часом. Но все понимали, что происходит, и продолжали терпеливо ждать. Все, кроме меня.
Я возненавидел этого больного человека. Я не хотел, чтобы мы летели в Копенгаген для оказания срочной медицинской помощи. На месте пилота я, наверное, наплевал бы на него с его проблемами и продолжал бы лететь дальше, полагаясь на судьбу. Я злился на больного и уже не мог скрывать своего гнева. Мне было совершенно все равно, выживет он или умрет. Для меня его состояние ничего не значило. Я просто хотел, чтобы он не задерживал самолет из-за внезапного приступа болезни. Мне нужно было как можно быстрее попасть в Гонконг, к моей девушке, к моей жизни, к тому счастью, которого я так долго ждал.
Вот что со мной сделала любовь. Любовь смешала в моем сердце все чувства.
7
В воде Роуз была прекрасна. Она занималась дайвингом многие годы, задолго до того, как приехала в Гонконг. В воде она словно становилась невесомой, и именно это качество отличает хороших ныряльщиков от остальных смертных.
Под водой мы с ней смотрелись как существа из разных миров. Я всегда нервничал и дергался, стараясь достичь естественной плавучести, постоянно возился с регулятором балласта, но все равно то всплывал чуть ли не к самой поверхности, то погружался слишком уж глубоко. Но даже если и достигал нужного уровня, долго на нем не удерживался.
А Роуз зависала, как бы парила в воде, умудряясь это делать с помощью одного только дыхания. И казалось, подводный мир сам вторил ее едва различимым вдохам и выдохам.
Я вечно возился со своими причиндалами для ныряния: то воду выливал из маски, то косился на манометр, проверяя, сколько у меня осталось воздуха. Воздух я всегда почему-то экономил, словно чего-то боясь, и все время выныривал раньше всех остальных. Баллон я прилаживал, будто в космос собирался, — и все равно он елозил у меня по спине.
Под водой мне становилось не по себе. А Роуз, отличная ныряльщица, чувствовала себя там как рыба в воде. К дайвингу она пристрастилась еще дома, пройдя свою первую квалификацию в ледяных водах северного побережья Ла-Манша и в многочисленных затопленных карьерах в самом сердце «доброй старой Англии». Так что закалка у нее была отменная. Потому Азия стала для нее райским уголком: ласковая зеленоватая вода, бесконечные коралловые рифы и такое пышное великолепие подводного мира, что стаи экзотических рыбок порой застили солнце.
Подводному плаванию я научился из-за нее. Во время нашего медового месяца в Пуэрто-Галера на Филиппинах я прошел экспресс-курс, обучаясь дышать с аквалангом в бассейне отеля. Помогали мне местный инструктор и парочка двенадцатилетних парнишек-тайваньцев. Теорию я штудировал в маленьком классе за складом магазинчика для дайвинга. И вот настал день, когда я в первый раз погрузился и поплыл самостоятельно. Роуз прыгала от радости наравне со мной, а может, даже выше, когда я получил квалификацию.
Были моменты подлинного счастья, которые невозможно забыть. Однажды мы на выходные отправились на побережье. Я израсходовал почти весь воздух за несколько минут и получил с катера сигнал на экстренное всплытие. По регламенту следовало зависнуть на глубине пяти метров, чтобы из организма удалились излишки азота. Хотя у Роуз воздуха было предостаточно, она подплыла ко мне, и эти несколько минут зависания стали одними из счастливейших мгновений моей жизни. Мы вместе парили на мелководье, все в переливах журчащих солнечных лучей, риф сверкал, словно потаенная заветная сокровищница, а вокруг нас кружились стайки рыб-ангелов, вплетаясь в поднимавшийся ввысь хоровод воздушных пузырьков.
Но дайвинг был не единственным из того, что у Роуз получалось лучше меня. Она как рыба в воде чувствовала себя и на пышных приемах. И как бы я ни старался — а я старался изо всех сил сделать ей приятное и соответствовать ей, — у меня мало что получалось. Ну не дано мне это, и все тут. Этим-то мы и отличались друг от друга, и не только под водой.
Я плавал, и притом довольно примитивно. Она же летала и парила.
В тот день все не задалось с самого начала.
В пятницу вечером стояла тихая и ясная погода, типичная для Филиппин конца мая. Но когда субботним утром мы отправились на пляж, кромки облаков начали отливать свинцом, а на гребнях волн показались пенные барашки.
Мы уже облачились в гидрокостюмы. Я нес большой желтый прорезиненный пакет с масками, трубками и ластами. Остальное мы обычно брали напрокат в небольшой лавчонке на станции. Я заметил, что Роуз то и дело искоса поглядывала на небо.
— Могли бы и в бассейне поплавать, — сказал я. — Что-то погода мне не нравится.
— Ничего, разгуляется, — ответила Роуз. — Рамон не дал бы добро, если б что-то было не так.
Рамон, плотно сбитый филиппинец лет сорока с небольшим, являлся старшим инструктором по дайвингу. На всех своих подопечных он смотрел с молчаливым достоинством и чуть свысока. Тамошнее побережье печально известно своими быстрыми, коварными течениями. Потоки могут закрутить так, что без опытного инструктора не выбраться. Мы уже не первые выходные приезжали сюда, и каждый раз Рамон нас вел и подстраховывал. Но когда мы пришли на станцию, его там не оказалось.
Вместо него в видавшем виды гидрокостюме сидел худой парнишка лет двадцати, непривычно высокий для филиппинца. Он зубоскалил с двумя туристками из Европы, видимо из Скандинавии, статными блондинками, о которых говорят «кровь с молоком».
— А где Рамон? — спросил я.
— Рамон приболел. — Парень мельком взглянул на меня, с явным сожалением отрываясь от блондинок. — Сегодня я вместо него.
Мы с Роуз переглянулись. Она пожала плечами и улыбнулась. Ей действительно очень хотелось понырять. Мы подошли к другим ныряльщикам, стоявшим рядом с линейкой потертых воздушных баллонов, и начали потихоньку надевать снаряжение. В это время в заливе показался катер, который не спеша направился к берегу. Нос его подымался и опускался в такт волнам.
Я выбрал баллон, вентиль и регулятор, соединил их между собой. На двух рукавах регулятора имелись загубники — черный для меня и ярко-желтый для партнера, на третьем рукаве были два приборчика: манометр и глубиномер, четвертый же заканчивался разъемом, который я защелкнул на баллоне с небольшим вентилем, которым я мог регулировать плавучесть, отпуская его или затягивая. Наконец я открыл клапан бака и, услышав характерное шипение, проверил давление воздуха.
