– Сядьте.
С самого начала тон ей показался резким, она молча опустилась на стул возле тяжелого дубового письменного стола.
– Расскажите, как все было.
– Я уже рассказала Отто, – она намеренно называла Тарельмана по имени, надо было казаться здесь своей.
– А теперь расскажите мне.
– Мы были вдвоем с Вернером, когда неожиданно дверь его спальни распахнулась и ворвались какие-то люди…
– Вы были в одежде, а он без? – прервал ее Беерхгоф.
Этот унизительный и личный вопрос, а скорее даже тон, которым он был задан, смутил ее.
– Я накинула блузку и застегнула пуговицы, когда бежала от дома, – тихо произнесла она.
– Сколько было людей?
– Трое.
– Как они выглядели?
– Мужчины, молодые, светловолосые, лет по 18–20.
– Все на одно лицо? – язвительно спросил он.
Она вся сжалась.
– Нет, конечно. Я вас не понимаю.
Беерхгоф приблизился и, уперевшись о стол ладонью, наклонился к ней.
– Понимаете прекрасно, мадемуазель Бежар, – сказал он тихим и необычайно жестким голосом, – Вы сблизились с Вернером фон Вау сом, чтобы навести на него своих дружков из Сопротивления.
– Неправда, – не отрывая от его глаз своего взгляда, произнесла Ева, хотя он ни о чем не спрашивал.
– Или вы сами его убили.
– Нет.
Беерхгоф резко выпрямился и отошел от стола.
– В гестапо умеют развязывать языки таким, как вы.
– Я скажу им то же самое, что говорю сейчас вам, потому что это правда.
– И под пыткой?
Она вновь покрылась мурашками.
– Если только меня не заставят признать то, чего не было.
– Вы слишком дерзки, мадемуазель Бежар. И излишне самонадеянны.
На этот раз она смолчала. Она просто ждала, что он скажет и что сделает дальше. Она понимала: от нее больше ничего не зависело. Все остальное, все, что дальше произойдет, можно было назвать словом «судьба».
– Смотрите на меня!
Задумавшись, она действительно отвела взгляд, а сейчас подняла на него свои глубокие темные глаза, красивые и непроницаемые.
* * *
На востоке узкой полоской заалел рассвет. Соланж уже ушла. На конспиративной квартире остались только сам хозяин, Сесар и Ксавье.
Бутылка коньяка, стоявшая на столе напротив Венсана, медленно пустела. Сесар сходил на кухню и приготовил кофе для Ксавье, которого уже начинало клонить в сон. Он предлагал мальчику отправиться домой, но тот отказался. Они ждали неизвестно чего. То ли вестей, то ли возвращения Евы. То ли просто того момента, когда встанет солнце и наступит новый день.
Молчаливое ожидание прервал легкий стук в дверь. Венсан словно очнулся, Ксавье почувствовал, что сон как рукой сняло, Сесар встал и медленно направился к двери.
На пороге появилась Ева.
– Меня отпустили.
Венсан вскочил, обуреваемый счастьем, но так и остался стоять как вкопанный. Сделать даже шаг к ней было выше его сил.
VII
С каждой новой неделей, с каждым месяцем члены группы становились ближе друг к другу. Это было неизбежно, и это было необходимо. Чем резче становились их действия, тем крепче связи. Больше не оставалось тайн. Не вправе доверять посторонним, они всецело должны были верить друг другу.
Для простоты сообщения между собой в любое время суток все их домашние адреса были рассекречены.
Соланж взбежала вверх по лестнице к настоящей квартире Венсана и принялась барабанить в дверь. Был полдень, но он только что поднялся после вечернего приема в свете и приводил себя в порядок.
– Что-то случилось? – удивился Венсан.
– Идем скорее! То, что происходит, ужасно.
Он едва успел схватить пиджак, увлеченный за рукав нетерпеливой и сильно взволнованной Соланж.
Она тянула его на площадь, где уже собралась толпа. Затесавшись в дальние ряды, они остановились.
На площади с завязанными руками, в одних рубашках, выпущенных поверх брюк, стояли десять человек. Перед ними – шеренга немецких солдат.
Беерхгоф наблюдал за всем происходящим холодным отстраненным взглядом. Говорил Отто Тарельман:
– Эти рабочие подстрекали других к неповиновению режиму и к забастовке, запрещенной правительством. Они были уволены незамедлительно и могли остаться в живых. Но дерзкие и наглые действия сопротивленцев, поднявших руку на одного из высших представителей вермахта здесь, по-другому определили их судьбу. Любое действие, направленное против немецких армий, будет сурово караться. За одного убитого немца умрут десять французов. Каждого, кто пойдет против режима, ждет смерть.
После этого он обернулся к солдатам и скомандовал:
– Целься!
Раздался неприятный лязг десяти винтовок.
– Огонь!
Последовал не один десяток выстрелов. Содрогаясь в конвульсиях, в алеющих пятнах крови десять человек один за другим, замертво рухнули на землю.
Соланж, вздрогнув, едва сдержала крик и плотно закрыла глаза. Венсан сжал кулаки.
«Один убитый немец – десять убитых французов» – такой плакат наряду со свежими пятнами крови был оставлен на площади.
* * *
Когда они вернулись обратно на квартиру Венсана, Соланж села за стол и тихо заплакала. Венсан остановился у окна.
Так прошло минут десять абсолютной тишины. Затем Соланж, немного успокоившись, посмотрела на него.
– Они же ни в чем не виноваты, эти люди, – сказала она совсем тихо. – Простые французы.
– Это не простые люди. Это активные члены закрытых профсоюзов. Сесар рассказывал. Но не важно.
– Венсан, но они же заплатили за нас! Это нас должны были расстрелять…
– Ошибаешься, Соланж, – он отошел от окна. – Немцы хотят нас испугать, надавить на нас. Хотят доказать, что они сильнее и нам с ними не справиться.
– И что? Разве они и вправду не сильнее в десятки раз? И разве они это не доказали? – Соланж вытерла остатки слез.
– Теперь они ждут, что мы ляжем на дно. Но они ошибаются.
Она отстранение покачала головой.
– А если они еще кого-то убьют? А мы? Ты думаешь, нам постоянно будет везти?
– Мы? Мы будем страдать, терять и умирать, но бороться. Потому что, если мы отступим, если каждый из нас, из невидимых для немцев призраков, бросит оружие, то тогда для целого мира все будет кончено.
* * *
Хорхе ворвался в квартиру Сесара и Ксавье. Его давно здесь не видели, но и сейчас порадоваться гостю не пришлось.
