– Как хочешь, Женя, – сказал Аркадий, – но в самом деле, или придется тебе в Пухово вернуться, или я тебя в психушку сдам. Кто тебя просил ляпать про Анфису?
– Евгений признал, что это было ошибкой, – признал Евгений.
– А толку, что ты признал? Нинке это не объяснишь теперь! Что обидно: было-то один раз пять лет назад. Нинка ведь и развестись может, если ей в голову ударит!
Евгений ровным голосом произнес:
– Лев Толстой сказал, что брак есть вечная борьба мужчины и женщины за власть друг над другом. Бернард Шоу сказал, что брак – уродливая форма сосуществования двух разных существ. Чехов сказал, что брак крепок, когда сильна половая любовь, все остальное скучно и ненадежно. Оскар Уайльд сказал, что брак – пусть к убийству себя и любимого человека.
– Он был голубой, не считается. Много ты помнишь, как я вижу.
– Да. Фрейд сказал, что, когда люди женятся, они живут не друг для друга, а для кого-то еще. Для общества. Для детей. Для прокормления. Для порядка. Он же сказал, что секс в браке без влечения – одна из частых причин импотенции. Лао-Цзы сказал, что без фундамента общества рухнет дом любой семьи. Кастанеда сказал, что, если муж и жена окажутся вдвоем на необитаемом острове, муж первым делом утопит жену. Или съест.
– Лихо. Что же, людям жениться вообще не надо?
– Почему? Чехов советовал одному из братьев побыстрее жениться, потому что это его спасет. Толстой считал, что без брака человек – зверь. Нечего защищать, нечего жалеть. Бернард Шоу сказал, что в браке проявляется все плохое, но и все хорошее. Бог сказал: плодитесь и размножайтесь.
– Ты только Бога не трогай!
– Нельзя тронуть то, чего нет.
– Ты еще и в Бога не веришь?
– Верю.
– Это как? Его нет, а ты веришь?
– Верить в то, что есть, намного проще.
– Я чувствую, у тебя в голове кислое с пресным, холодное с горячим, каша, в общем.
– Как у всех, согласился Евгений, – согласился Евгений.
– Ну нет. Я точно знаю, что Нинку свою люблю.
– Такого не бывает. Никто никого не любит целиком. Ты любишь в ней что-то. Всё целиком вообще любить нельзя. Вот мы сегодня говорили о картошке. Что она и полезная, и вредная. Каждый человек тоже и полезный, и вредный, и хороший, и плохой. Любят за хорошее. А иногда и за плохое. Но вообще-то все люди любят всех людей. Потому что в каждом человеке есть хоть маленькое зеркальце, в котором каждый другой человек может увидеть себя. Видит – и любит.
– Это кто тут? – спросили из темноты.
А потом по глазам ударил луч фонарика.
Торопкий закрыл рукой глаза.
– С кем имею честь? – спросил он, становясь подчеркнуто вежливым, как всегда в острых жизненных ситуациях: вежливость в таких случаях была для него как шест для канатоходца – помогала держать равновесие.
– Документы покажем!
Луч фонаря ушел вбок, Торопкий проморгался, вгляделся. Перед ним были два российских пограничника, Толя и Коля, с которыми он встречался уже, когда шел сюда. Сказали друг другу «Привет! – Привет!» – и разошлись, а теперь вдруг – документы. Почему?
– Толя, Коля, мы же виделись! Вы же меня сто лет знаете!
– Мы и в ту сторону обязаны были документы посмотреть, но не успели, – сказали Толя и Коля. – Ты слишком быстро пробежал. Как заяц.
Торопкий достал паспорт, протянул. Толя и Коля внимательно пролистали его под фонарем.
– Ходишь и ходишь туда-сюда, – сказали они. – Без конца ходишь и ходишь. Зачем?
– По делам.
– Это каким?
– Слушайте, ребята, что случилось? Все время нормально пропускали, а теперь… Не понимаю.
– Мало ли, что все время, – сказали Толя и Коля. – Может, у нас новый приказ есть?
– И что там?
– Не имеем права говорить, – государственно объявили Толя и Коля. – А вот задержать имеем право. С целью депортации.
– Так депортируйте сейчас.
– Это одно, а то другое. Если мы тебя официально депортируем, ты сюда уже не попадешь.
– Толя, Коля, но я же не знал про ваш новый приказ! Давайте так: уплачу штраф, а в другой раз буду осторожнее!
– Это можно, – сказали Толя и Коля.
– Вам в рублях или в гривнах? – спросил Торопкий.
– Да все одно. Хоть в юанях!
Юаней у Торопкого не было, он дал Толе и Коле гривны – столько, сколько, по его представлению, было достаточно.
И угадал: Толя и Коля остались довольны, вернули паспорт и сердечно с ним распрощались, пожелав доброй ночи.
– Поэтому, – продолжал Евгений, – ты что-то любишь в Нине, что-то в Светлане, а что-то в Анфисе.
– Вообще-то да. Знал бы ты, какая у Нинки…
Аркадий не договорил, вздохнул и повернулся на бок.
– Все. Пора спать.
– Утро вечера мудренее, – согласно откликнулся Евгений. – Будет день, будет и пища. Всякое семя знает свое время. День да ночь – сутки прочь. Лови Петра с утра, а ободняет, так провоняет.
– До утра будешь куковать? – спросил Аркадий.
– Память тренирую, – сказал Евгений. Но замолчал. Вернее, продолжил вспоминать пословицы, но не вслух, только шевелил губами и улыбался, радуясь богатству русского языка и своей памяти.
А Торопкий, перейдя дорогу и направляясь к своей машине, подумал: для полного анекдота не хватает, чтобы сейчас встретился украинский кордон и тоже учинил проверку документов.
Глядь: двое. И один тоже Коля, а второго зовут Леча. Они встретили Торопкого приветливее, чем российские пограничники, с улыбкой.
Но все же сказали:
– Леша, дорогой, покажи документы.
– Так вы меня уже видели, что ж сразу не спросили?
– Сразу ты туда шел, а теперь обратно идешь. Мы для тебя же проверяем, чтоб ты не забывал документы носить.
– Как я забуду, если я на машине? Вот – и права, и паспорт.
Коля взял паспорт, а Леча права. Осмотрели.
– Вообще-то половина двенадцатого уже, – сказал Леча.
Торопкий вспомнил, что после десяти часов вечера переход через границу запрещен. То есть он и в течение дня запрещен во всех местах помимо КПП, но негласно разрешался. Да и после десяти разрешался, поэтому строгость пограничников была необычной.
Что-то происходит, подумал Торопкий. Что-то происходит, а я не знаю. Какой я после этого журналист?
– Какой-нибудь новый циркуляр или приказ прислали? – решил он выведать.
– Каждый день что-нибудь присылают, брат, – уклончиво ответил Леча.
