В декабре Дьяконов прислал письмо. Он попал в Герат. Сообщал, что устраивается помаленьку в полученной комнатке, читает, смотрит телевизор и подшивает новую форму. Передавал привет всем друзьям и врагам. Врагов звал к себе. Я и не предполагал, что они у него были! Видимо, сказывалась жизненная неопытность. В моем возрасте – какие бы неприятности ни происходили – все казалось замечательным, прекрасным и добрым, в том числе и люди.
А между тем всю первую декаду месяца разговоры в полку крутились вокруг катастрофы в Гардабани. Это было уже второе крупное ЧП на железной дороге за последние месяцы. 13 июня в Зестафони, который мы проезжали по дороге в Караязы, грузовой состав въехал в бок стоявшему на станции пассажирскому поезду. У товарняка была какая-то неполадка в тормозах. А 29 ноября столкнулись поезда в Гардабани, именно на той станции, где мы всегда разгружались, приезжая на учения. В газетах, как тогда было принято, о случившемся писали без подробностей, ограничиваясь общими фразами о жертвах. Знакомые телефонисты из штаба корпуса, через которых проходила вся информация, в том числе официально закрытая, для служебного пользования, позднее рассказали, что в половине четвертого утра в хвост почтово-товарного «Тбилиси – Баку», который вышел из Гардабани и остановился на красный, влетел товарный поезд. Как потом выяснилось, и машинист, и его помощник спали, проскочив подряд несколько семафоров с желтым и красным сигналами. Жертв было много: в двух последних вагонах, которые товарный состав смял и сбросил с путей, ехали новобранцы и сопровождавшие их офицеры, а также несколько дембелей. Всего погибли 98 человек. Официальное объяснение случившегося я уже не помню, но никто не сомневался, что виной стал полнейший и всеобщий бардак. Наверное, так оно и было, тем более что и сами грузины тоже так считали: практически все погибшие оказались местными ребятами.
«С увольнением творится что-то ужасное. Всех держат. Дают одну за другой дембельские работы и все откладывают увольнения. Ходят всякие противоречивые слухи. Удивляюсь, как в нашем полку еще не случилось какого-то ужасного происшествия. Но, в общем-то, в воздухе ощутимо попахивает скандалом. Дембельский гнев и местная чача делают свое дело. 15.12.1987 г.»
К концу года обстановка действительно немного накалилась. Местные дембеля уже практически не просыхали, и почему их держали в полку, было решительно непонятно. Их дальнейшее пребывание в части только повышало градус напряженности. Но избавиться от нежелательных элементов командование полка не могло, все ждали соответствующее распоряжение из Тбилиси, а оно все не приходило и не приходило. Так что все потихоньку готовились к встрече Нового года, предвкушая большой праздничный обед.
Вообще наша часть славилась своей столовой. Заслуга в этом была не столько в деятельности ее начальника, прапорщика Чарлишвили, сколько в том, как организовал процесс поставки продовольствия заместитель командира полка по тылу подполковник Бейнатов. Каждый раз, когда мы отправлялись «в гости к Чарли», так именовались походы в столовую, мы могли рассчитывать на полноценное меню. В учебке нас разнообразием не баловали: обед состоял из трех традиционных блюд. Первое – вода с капустой, второе – капуста без воды, третье – вода без капусты. Здесь, в Кутаиси, все обстояло иначе, например котлеты – главная примета т. н. «праздничного обеда» – подавали к столу несколько раз в неделю. По воскресеньям к ним добавляли яйца и какую-нибудь неожиданность вроде дополнительного десерта, выпечки из чайной. Что же касается праздничных обедов в буквальном смысле, то они состояли из шашлыка, яблок в меду и даже напитка «Салют». Его я помнил еще по Москве, это были «шампанскообразные» бутылки с чем-то слабо-слабо алкогольным. Когда в нашем полку по какой-то надобности оказались два парня из ДШБ, той самой десантно-штурмовой бригады, с которой мы «воевали» в патруле, они едва в обморок не упали от нашего рациона. «А у вас что, сегодня праздничный обед?» – все время спрашивали они. Видимо, одного отрицательного ответа им не хватало. А когда мы подробно рассказали, что нам дают по праздникам, десантникам стало совсем нехорошо. Оказывается, у них праздничный обед заключался в двух карамельках!
Но даже такая забота командиров о наших растущих организмах не устраивала привередливых дедушек и блатных, вроде членов нашей компании. При первой же возможности мы старались либо отправиться в солдатскую чайную, либо в офицерскую столовую, либо, в крайнем случае, организовать какие-нибудь самостоятельные посиделки с продуктами, купленными в магазине или присланными из дома в посылках. Как выяснилось, такие «продуктовые наборы» обладали уникальными национально-религиозными особенностями. Например, уже неоднократно упоминавшийся Кахрамон Мамедов очень любил угощаться украинским салом. Впервые столкнувшись со столь вопиющим нарушением исламских канонов, я поинтересовался у Мамеда, как он может есть сало, ведь Аллах запрещает делать это? «Аллах сейчас спит!» – молниеносно ответил мой бакинский приятель, стараясь подцепить наиболее симпатичный кусочек. На наши подначки он никогда не обижался. Кахрамон слыл большим ценителем вкусной еды, и часто можно было услышать, как он бормочет себе под нос следующую присказку: «Шел Мамед, нес обед, Мамед упал, обед пропал!» Более того, на правах каптерщика он часто одаривал меня разнообразной восточной выпечкой, сопровождая это наставлением: «Чай будешь попить!» Эта фраза со временем трансформировалась в ругательство «Хуй будешь покушать!», которое с большим удовольствием использовалось славянским населением полка.
Вообще стоит отметить несколько занятных с лингвистической точки зрения казусов. Например, никто и никогда не обращался к нашим полковым подполковникам по их званию: «Товарищ подполковник». Почему-то их всегда повышали в звании! Кроме того, проведя в Кутаиси пару недель, русские и украинцы не только начинали говорить с кавказским акцентом, но и с удовольствием перенимали целые языковые построения. Так, тот же Мамедов укрепил в нашем лексиконе выражение «Кому спишь?» Это был вопрос, с которым надлежало обращаться к кому-либо, занятому чем-то праздным и несерьезным с точки зрения боевой учебы. С ругательствами ситуация складывалась вообще уникальная. Матом, по-русски, ругались только офицеры, а солдаты и сержанты формулировали вербальные проклятия на универсальном новоязе. То есть славяне крайне редко ругались непосредственно на кавказских языках, предпочитая модифицированные идиомы, а кавказцы, напротив, сквернословили на русском языке, коверкая всем известные нецензурные выражения. Эталоном такого языкостроения, на мой взгляд, выступала любимая угроза братьев Аракелянов. Пугая кого-нибудь из сирых и убогих, они, тараща глаза и потрясая кулаками перед носом несчастной жертвы, кричали: «Эсли ти сичас этага ни зделаиш, я тиба виебаю, блят!» Этого хватало для того, чтобы их собеседник спешно отправлялся выполнять ту или иную работу, которую самим братьям делать не хотелось.
Очень смешными бывали случаи прямого перевода. Например, безумную популярность приобрела болгарская футбольная команда «Тракия» из Пловдива, которая в сезоне 87/88 годов играла в Кубке УЕФА против белградской «Црвены звезды». Грузины, как известно, серьезно помешаны на футболе. А поскольку в это же время «Динамо» (Тбилиси) встречалось с софийским «Локомотивом», то и другие болгарские клубы оказались в зоне пристального внимания. История с популярностью «Тракии» объяснялась так. Слово это, на болгарском означавшее «Фракия», очень походило на словечко «траки», то есть «жопа», по-грузински. Местные футбольные болельщики, воодушевленные победой «Динамо» над «Локомотивом», молились, чтобы «Тракия» прошла в следующий круг и попала на команду из Тбилиси. Все живо представляли себе надпись на табло стадиона: «Динамо» (Тбилиси, СССР) – «Жопа» (Пловдив, Болгария). Этим надеждам не суждено было сбыться, «Тракия» до «Динамо» не добралась.
