Книга Дар дождя - Тан Тван Энг

Она осторожно подула в ладонь, высушивая светлячка. Он выпорхнул в шквал круживших вокруг мерцающих огоньков.

– Я уже давно не видела столько хотару[41]. Через несколько лет после войны я ездила на реку рядом с нашим домом, но все светлячки исчезли, словно их сдул ураган.

Я подгреб к берегу, и лодка врезалась в него под навес из веток, потяжелевших от световых капель. Я устроился поудобнее.

– Про это место мне рассказал отец. Раньше я никогда о нем не слышал.

Митико уже несколько минут хранила молчание, и мне даже показалось, что она задремала. Лодка поскрипывала, подстраиваясь под течение. Было так покойно просто сидеть в темноте, в окружении вьюги из волшебных искр, пока светлячки беззвучно общались друг с другом.

Я уже проваливался в дрему, но тут она заговорила:

– Вы ведь знаете китайскую сказку про пастушка, который был настолько беден, что ему не на что было купить свечи, чтобы учиться по ночам?

– Я ее слышал. Он собирал светлячков в белый мешок и читал при их свете, так?

– Да. Эту сказку мне рассказывал Эндо-сан. Он услышал ее, когда путешествовал по Кантону.

– Мне ее рассказывала мать, когда я был маленький. Еще она говорила, что наутро пастух всегда их выпускал, а на вечер ловил новых. Она много рассказывала таких сказок. В основном китайских народных, но больше всего ей нравились сказки, где героями были насекомые и птицы. И бабочки. Особенно бабочки.

– Почему именно бабочки?

– Отец их коллекционировал. Хранил аккуратно в специальных ящиках. Кстати, именно поэтому они оказались в том городе, где она подхватила малярию: поехали в экспедицию на поиски… – я небрежно махнул рукой, – даже не помню уже, как она называется, – какой-то редкой бабочки для его коллекции.

– Я не видела у вас дома коллекции бабочек. Что с ней стало?

Я не ответил, а Митико была слишком тактична, чтобы переспрашивать. Помолчав, она проговорила:

– Когда вы замерли, чтобы поймать светлячка, вы очень напомнили мне Эндо-сана. Он мог сидеть неподвижно и бесстрастно, как статуя Будды в Камакуре. Именно так он сидел в день, когда его отца, Аритаку-сана, поставили на сирасу перед моим отцом, который признал его виновным в предательстве императора.

Я знал, о каком ритуале она говорила. В годы перед Второй мировой войной в Японии обвиняемых для вынесения приговора ставили на колени перед магистратом в заполненную песком квадратную выемку под названием «сирасу» – «белый песок». Иные чиновники от излишнего усердия даже устраивали на этом девственно-белом поле казни, потому что песок очень хорошо впитывал кровь и его было легко заменить белоснежной порцией нового.

– Я была не вполне откровенна, когда сказала, что прекратила отношения с Эндо-саном по приказу отца. На самом деле я его ослушалась. Мой отец пришел в такую ярость, что приказал провести официальное расследование антиправительственных высказываний и заявлений, сделанных отцом Эндо-сана. После этого выдвинуть обвинение было нетрудно.

Митико наклонилась вперед, качнув лодку.

– В Японии, чтобы уничтожить человека, достаточно опозорить его кровного родственника. Как вы видите, мой эгоизм сыграл свою роль в крахе семьи Эндо-сана.

Я не знал, что ответить. Да и могли ли утешить ее слова, запоздавшие лет на пятьдесят?

– И когда суд закончился и его отца увели, Эндо-сан сидел так неподвижно, так долго, словно статуя на белом песке. Он больше никогда не говорил со мной, кроме того последнего раза, когда сообщил, что уезжает.

Я прикоснулся к ее руке с осторожностью мерцающего светлячка. Потом взялся за весла, выгреб на середину реки и предоставил лодке медленно нести нас к морю. Мы плыли вниз по течению мимо деревьев, густо усеянных светлячками, пока те не померкли и мы снова не оказались в темноте, ведомые только нарастающим запахом моря и бледным светом луны.

Присутствие в доме еще одного человека меня раздражало, и я раздумывал, не поспешил ли с приглашением. Но в то же время в этом было что-то приятное. Митико оказалась ненавязчивой гостьей. Я никогда ни с кем не обсуждал пережитое во время войны и с удивлением обнаружил, что она стала первой, кто попросил меня об этом рассказать, кто захотел узнать обо всем от меня самого, вместо того чтобы собирать обрывки противоположных мнений от посторонних и делать на их основе собственные выводы. Никому никогда не приходило в голову адресовать вопросы мне лично.

Это открытие меня потрясло. Может быть, причина в том, что все это время моих безмолвных сигналов никто не понимал и не мог расшифровать, потому я и не получал ожидаемого отклика? Даже светлячки, уж на что безголосые, и то умудряются посылать сообщения, доходящие до адресата.

Меня тронули за локоть, и я, моргнув, собрался с мыслями – как рыбак втягивает сети на берег. Обеспокоенная, Митико напряженно спросила:

– Я вас дважды звала, но вы не ответили.

– Я был очень далеко, – ответил я.

Мне было невероятно легко ей в этом признаться.

– Чем старше мы становимся, тем чаще это происходит, верно? Мария просила передать, что обед готов. Ждать она не будет.

Выходя из комнаты, она сказала:

– Я не поблагодарила вас за то, что вы вчера показали мне реку. Светлячки навеяли столько воспоминаний.

– Мне жаль, что они также вернули боль. Это не входило в мои намерения.

Она покачала головой:

– Я научилась с этим жить. Разве кому-то дано оглянуться и честно сказать, что все его воспоминания – счастливые? Воспоминания, счастливые или горькие, – это благословение, потому что доказывают, что мы не таились от жизни. Согласны?

Не дожидаясь ответа, она повернулась и пошла вниз по лестнице. Я вдруг осознал, что вовсе не молчал все эти годы, как привык думать. Единственной причиной появления Митико было письмо Эндо-сана. Он меня слышал, он обо всем знал. И ответил, направив ее ко мне.