— А теперь говори вперемешку: «болван» и «любезная госпожа»! — велела Кити.
Конрад послушался. После каждого «любезная госпожа» Кити колола его в руку, а после каждого «болван» целовала в щеку.
Через десять минут Конраду расхотелось говорить «любезная госпожа». Он говорил лишь «болван, болван, болван» и после каждого слова получал поцелуй.
— Молодец, Конрад! — восхищенно воскликнула Кити. — Ты усваиваешь науку на удивление быстро!
И она устроила ему первый экзамен. Он подошел к телефону и набрал номер наугад: 25–79–51.
— Губер слушает, — отозвался голос.
Конрад сглотнул слюну, горло его сжало, на лбу выступил пот.
— Ну, говори уже! — шепнула Кити.
— Извините, — сказал Конрад в трубку.
Тогда Кити поднесла ему шпильку к самому носу. Конрад закрыл глаза, еще раз сглотнул слюну и сказал в трубку:
— Вы болван! — и положил трубку.
Кити за это поцеловала его в обе щеки. Она решила, что на сегодня науки уже хватит и теперь можно играть.
— Ты принесла викторину?
— Нет, мы будем играть в рисование на стенах, — сказала Кити и сунула ему в руки красный и зеленый мелки.
Конраду, конечно, не хотелось рисовать. Он считал, что господину Эгону это не понравится.
— Не думай ты про этого Эгона, — сказала Кити. — Лучше подумай, какие цветы ты бы хотел нарисовать.
— С вот таким стеблем, — сказал Конрад и перепугано замер, потому что невольно нарисовал на стене зеленую линию.
— Хорошо, Конрад! Чудесно! Ты молодец! — похвалила его Кити и засунула ему в рот мятную конфету.
Мятные конфеты Конрад любил больше всего.
К шести часам он съел целую коробку мятных конфет и разукрасил все стены, где не висели картины. Когда господин Эгон после окончания рабочего дня поднялся в гостиную и увидел разрисованные стены, он едва не умер, но Кити напомнила ему:
— Чрезвычайные обстоятельства, господин аптекарь…
— … требуют чрезвычайных мер, я знаю, знаю! — вздохнул господин Эгон.
И тогда Конрад трижды назвал его болваном.
— Вы должны его похвалить, — шепнула Кити на ухо господин Эгон, — а то все мои усилия будут напрасны!
Это была самая тяжелая минута в жизни господина Эгона. Он наклонился к мальчику и сказал ему:
— Как хорошо ты научился говорить «болван», сынок. Я горжусь тобой!
Кити решила для безопасности не ходить к госпоже Бартолотти. И Берти Бартолотти решила по той же причине не ходить к господину Эгону и не видеться с Кити. Но Кити и госпожа Бартолотти нашли легкий способ переговариваться. Через вытяжное отверстие в ванной комнате. Ведь ванная комната Рузиков размещалась как раз под ванной комнатой госпожи Бартолотти. И у обоих у ванны было четырехугольное зарешеченное отверстие для вентиляции. Скажешь в него слово, и тебя очень хорошо слышно и вверху, и внизу. Кити и госпожа Бартолотти назначили время для своих разговоров. Каждый вечер с семи до половины восьмого. А если бы потребовалось сообщить что-то срочное, то они договорились так: если такая потребность возникнет у госпожи Бартолотти, она в кухне забьёт три гвоздя в стену, а если у Кити будет какое-то известие, то сыграет на губной гармошке, ведь через стены было слышно и то, и то.
Поэтому в семь вечера госпожа Бартолотти зашла в ванную, присела у вытяжного отверстия и крикнула:
— Кити, ты уже там?
— Тут! — прозвучало в ответ. Голос в колодце страшно изменялся. У Кити был голос старого гнома.
— Какие там успехи у моего Конрада? — спросила госпожа Бартолотти.
— Чудесные, он моментально всё схватывает!
— Ко мне приходил человек из отдела обслуживания. Такой маленький зануда. Я его и на порог не пустила!
Госпожа Бартолотти подождала, но никто не ответил. Она приложила ухо к отверстию и услышала, как госпожа Рузика ругалась:
— Что это ты так долго делаешь в ванной?
Госпожа Бартолотти вздохнула, ведь ей хотелось подольше поговорить с Кити. Она встала и вышла на кухню, чтобы приготовить себе какой-нибудь ужин из одного яйца. Она размышляла, не будет ли вкуснее яйцо с мелко нарезанной маринованной селедкой, как в дверь громко позвонили. Два длинных звонка. Госпожа Бартолотти сделала меньше огонь под сковородкой с яйцом и тихонько подошла к двери. В ней был глазок, прикрытый медным щитком. Госпожа Бартолотти осторожно отодвинула щиток. Она хотела взглянуть на лестницу, и от испуга едва не упала, когда встретилась взглядом с чьим-то выпученным голубым глазом. Она отшатнулась. Человек снаружи был, наверно, не такой пугливый, как госпожа Бартолотти, потому что не отшатнулся. Его выпученный голубой глаз словно прилип к глазку.
— Госпожа Бартолотти, откройте, — послышался грубый голос.
— Мы знаем, что вы дома, — послышался средний голос.
— Она сама не откроет, — послышался тонкий голос.
«О боже, их аж трое!» — подумала госпожа Бартолотти и оглядела дверь: накинута ли предохранительная цепочка, задвинут ли засов и заперт ли замок.
Снова прозвучал звонок. Трижды. И тонкий, средний и грубый голоса произнесли хором:
— Немедленно откройте, госпожа Бартолотти!
— Что вам нужно? — спросила госпожа Бартолотти, стараясь, чтобы её голос звучал громко и бесстрашно.
— Нам надо поговорить с вами, — отозвался тонкий голос.
— По поводу ошибочно полученного заказа, который вы присвоили, — ответил средний голос.
— Если вы немедленно не откроете, мы зайдем силой.
Дверь у госпожи Бартолотти была из старого дуба, толстый засов из бронзы, а предохранительная цепочка из самой крепкой стали.
— Попробуйте, — ответила госпожа Бартолотти.
Тонкий, средний и грубый зашептались под дверью, потом послышалась тяжелая поступь, которая медленно отдалялась. Госпожа Бартолотти облегченно вздохнула. Она решила, что непрошеные гости ушли прочь.
— Теперь мне надо что-нибудь выпить, а то я не успокоюсь, — пробормотала госпожа Бартолотти и пошла на кухню.
Когда она зашла туда, то увидела, что яйцо сгорело. В кухне стоял страшный чад. Госпожа Бартолотти выключила газ и выкинула яйцо вместе со сковородкой в ведро, потому что яйцо превратилось в угли, а она не любила чистить черные, как угли, сковородки. Потом открыла окно, чтобы вышел чад, и взяла бутылку с настойкой. Она открутила крышку и поднесла бутылку ко рту. Когда госпожа Бартолотти пила просто из бутылки, то всегда закрывала глаза. Глотнув настойки, она поставила бутылку на стол, раскрыла глаза и глянула в окно. Там, на фоне темного вечернего неба, качались три пары штанин голубого цвета, а из них торчали три пары голубых ботинок. Сначала ботинки были на уровне верхнего стекла, потом опустились до середины окна, штанины всё удлинялись и удлинялись, и наконец на карниз ступили трое мужчин в голубых комбинезонах. На головах у них были голубые каски, а на руках серебристые рукавицы. Подпоясаны они были серебристыми патронташами, из которых торчали рукоятки серебристых пистолетов.
