На самом-то деле его звали вовсе не Лоллипо́п Ма́йер. На самом-то деле его звали Викто́р-Эмануэ́ль Майер. Виктор по деду и Эмануэль по дяде, который приходился ему крёстным. Но господин Альбрехт – он держит лавку «1000 мелочей» – однажды сказал:
– Виктор-Эмануэль? Да такое имя под стать королю. Итальянские короли страсть как любили этак величать себя!
Лоллипоп помчался домой, встал перед зеркалом и долго в него гляделся. А потом произнёс:
– Чего нет, того нет. На итальянского короля я, кажется, не тяну. Ну так и Виктором-Эмануэлем оставаться больше не желаю!
Дело было после обеда, потому столь важное решение он принял в полном одиночестве: мама на службе, сестра на уроке музыки, бабушка в парикмахерской, а дед на том свете – ещё с Пасхи.
Если какой-нибудь читатель при перечислении близких недосчитался отца, придётся – раз и навсегда – сказать: у Лоллипопа его не было. То есть не было настоящего отца. Который утром битый час сидит в туалете, дымя сигаретой. Который вечно ищет ключ зажигания от машины. Который брюзжит, что его «совсем заездили». Который ходит на родительские собрания, а потом орёт дома. Который может починить велосипед и любит рассказывать о своём детстве, как в один прекрасный день он удрал из дома, прихватив на дорожку три банки филе из осьминога.
Отец Лоллипопа жил на другом конце города. Жену его звали Аме́лия. (Упоминаю об этом лишь потому, что Лоллипопу имя казалось потешным.) У них было трое детей. Но каждое четвёртое воскресенье он заходил за Лоллипопом и сестрой. Они вместе гуляли, а в дождливую погоду шли в кафе. Бо́льшего об отце знать не нужно, в книге он уже нигде не появится, ибо то, что происходило каждое четвёртое воскресенье, было до чёртиков скучно – Лоллипопу, сестре да и отцу, видимо, тоже.
Единственное, что запомнилось Лоллипопу, так это случай в кофейне, когда в бисквитном рулете обнаружился муравей. Заживо запечённый, разумеется. И как отец отказывался платить. «Рулет с муравьём во фруктовой начинке, – возмущался он, – считается испорченным и несъедобным!»
Отец долго препирался с официанткой, тем временем Лоллипоп в глубокой тоске рулет сжевал.
Кусочек с муравьём он, конечно, есть не стал – обкусал со всех сторон. Но тот, как назло, упал со стола и куда-то закатился. Отыскать его не удалось. Тогда официантка, не растерявшись, заявила: никакого, мол, муравья и в помине не было. Без доказательств она и мысли допустить не может, что в её фирменном рулете оказался муравей. Пришлось отцу раскошелиться. Видок у него был кислый. Лоллипоп с сестрой всю дорогу гадали, на кого он дуется – на Лоллипопа или на официантку.
* * *
Захотелось, стало быть, Лоллипопу другое имя – раз уж он не итальянский король! Лоллипоп перебрал кучу имён, но потом решил: «Порядок есть порядок! Имена не берутся, а даются!» И он дождался, пока мама пришла с работы, а сестра с урока музыки, а бабушка из парикмахерской. И мама, и сестра, и бабушка изо всех сил старались, только вот фантазии у всех, вместе взятых, было меньше, чем у дряхлого вола. «“Пи́пси”, – выдавали они, – “Штро́льхи”, “Бой”, “Майс”». Даже до «Ву́цла» докатились.
Разве это имена для того, кто звался словно итальянский король!
Лоллипоп обошёл весь дом, обзвонил все квартиры. Он мог себе это позволить: жильцы его очень любили. Он просил придумать ему какое-нибудь новое имя, но воображения у жильцов было ничуть не больше, чем у мамы, бабушки и сестры. К тому же кто-то полагал, что менять имена вообще дурной тон, а кто-то – что и Виктор-Эмануэль исключительно подходит для Лоллипопа.
Тогда Лоллипоп отправился к Отто. Магазинчик Отто находился прямо у ворот их дома по соседству с «1000 мелочей» господина Альбрехта. Далеко не просто определить, что же это за магазинчик. Чем-то он напоминал молочную: тут всегда можно было купить масло, сливки и сгущённое молоко; свежим он не торговал. Чем-то он походил и на овощную лавку: у Отто бывала и картошка, и лук, и огурцы, и яблоки; но персики, клубника и бананы у него не водились. Чуточку смахивал магазин и на кондитерскую: на витрине полно прозрачных форм, набитых конфетами – тут и помадки, и карамель с клубничной начинкой, и лимонные дольки, и различные драже. На полках теснятся штабеля коробок с нугой, шоколадные медведи, кренделя с марципанами. А ещё он торговал портновскими иглами и мелками, штампованными пуговицами и резиновой тесьмой. Скорее всего, поэтому над входом в магазинчик на деревянном щите значилось: «Смешанная торговля». Из-за этого, по всей вероятности, многие называли его «Смешанный Отто».
Лоллипоп пошёл к Смешанному Отто, чтоб хорошенько обмозговать затею с именами. Он уселся на мешок с картошкой, стоявший в углу среди гор стиральных порошков, и взял с полки леденец на палочке. Такой зелёный, с мятным привкусом. На мешке с картошкой, с зелёным леденцом во рту, ему думалось особенно хорошо. Это уж было проверено-перепроверено. На мешке с леденцом он иногда решал самые сложные уравнения. Даже такие, какие они ещё и не проходили.
Зелёные мятные леденцы привезли из Америки. «MADE IN USA» – стояло на коробке. А чуть выше крупными красными буквами на белом фоне: «LOLLIPOP». Так, видать, у американцев леденцы на палочке называются.
Лоллипоп сосал леденец и размышлял о новом имени. Но, сколько ни думал, получалось, что теперь всю жизнь придётся пребывать в итальянских королях: никому в голову хоть одного мало-мальски путного имени не пришло.
И когда Лоллипоп совсем было сник, Отто прислонился к стеллажу, сложил руки на животе, взглянул на коробку с леденцами, на Лоллипопа и сказал:
– Ну, Лоллипоп, о чём так тяжко задумался?
Вот как всё было! Вот как Лоллипоп получил имя. Конечно, приучать людей к новому имени – сложная штука. Дворничиха, весьма преклонного возраста да ещё изрядно тугая на ухо, привыкала особенно плохо.
– Как тебя теперь звать? – спрашивала она то и дело. – Как?
Лоллипоп каждый божий день по двадцать раз орал ей в левое ухо: «Лол-ли-поп!» (левым она слышала получше). Дворничиха и впрямь старалась вовсю. Но как-то она сказала «Воллимоп», другой раз «Поллипоп» и «Поллимоп». Пока Лоллипоп не написал ей своё имя на бумажке. Дворничиха носила бумажку в кармане фартука; завидев Лоллипопа, она доставала её, надевала очки и читала: «Привет, Лоллипоп!»
Адского труда стоило приучить к новому имени учительницу. На слух она не жаловалась. Она просто-напросто не желала. Лоллипоп на каждой перемене, до занятий, после занятий твердил ей, что теперь его зовут «Лоллипоп» – и никак иначе. Нашла коса на камень! Она железно называла его «Виктор-Эмануэль». Пока у Лоллипопа не лопнуло терпение. Пока он не перестал откликаться на «Виктора». Пока он вовсе не перестал реагировать, когда она обращалась к «Виктору-Эмануэлю».
