Поляки утверждают, что советские войска нарочно не помогли восставшим варшавянам, «предали» их.
Пожалуй, наиболее четко пересказ польского представления о том, что если 40 тысяч их соплеменников решили повоевать, то Красная Армия непременно обязана была их спасать, сформулировал писатель Василий Аксенов во втором томе «Московской саги»:
Реально вместо упомянутого здесь Резервного фронта на Висле сражался, а не бездействовал 1–й Белорусский фронт.
МЫ ВАС УБИВАЕМ, А ВЫ НАС СПАСАЙТЕ
Мысль о том, с какой вообще стати Красная Армия должна была спасать Армию Крайову, занимавшую в отношении советских войск откровенно враждебную позицию, писателю, воспитанному на либеральных мифах, искренне не приходит в голову. Скорее всего, он ровным счетом ничего не знает о систематических убийствах красноармейцев поляками.
В советскую эпоху «дружбы народов» не было принято вспоминать о советских бойцах, убитых поляками. Но если раньше воспоминания фронтовиков проходили цензуру, редактировались в соответствующем идеологическом смысле, да и сами они опасались писать полную правду, то теперь у тех, кто дожил до сегодняшнего дня, появилась возможность говорить о войне свободно.
И что же мы можем прочесть о Польше и поляках времен войны в воспоминаниях фронтовиков? Заглянем на интернет—сайт «Я помню».
Сколько же там неприятного: особенно часто встречается недоумение наших солдат и офицеров, почему это на улицах польских городов так много молодых мужчин, которые предпочитают спекулировать в тылу, вместо того чтобы воевать на фронте. Но есть вещи и пострашнее…
У многих фронтовиков сохранились воспоминания о товарищах, убитых из—за угла, о нападениях боевиков все той же Армии Крайовой на красноармейцев, следующих поодиночке или небольшими группами.
И непонятно, почему в публикациях о советско—польских отношениях повторяется фраза:
«Красная Армия предала Армию Крайову».
Предают друзей, предают союзников. Но дело в том, что Красная Армия и Армия Крайова ни друзьями, ни союзниками не были. Как можно «предать» тех, кто убивает твоих солдат и офицеров? Как можно «предать» откровенного врага? Такого история человечества еще не знала!
Вот небольшой отрывок из воспоминаний Бориса Элевича Рапопорта, в годы войны летавшего штурманом на «По–2», знаменитом «кукурузнике»:
«…Есть на моей памяти несколько вылетов, когда бомбить летели не по направлению к немецкой передовой, а в наш тыл. Летом 1944 года боевики польской Армии Крайовой вырезали в городе Минске—Мазовецком наш госпиталь, убив 200 раненых и весь персонал. После нападения поляки укрылись в лесу, войска по охране тыла фронта не могли их «выкурить» оттуда. Вот нас и привлекли к войсковой операции — бомбить этот злополучный лес».[79]
200 раненых и весь персонал (а в госпиталях он по большей части был женским) — что скажете на это, панове? Может быть, снова возмутитесь, почему это боевые товарищи перерезанных в госпитале не спасли Армию Крайову от капитуляции? Почему бы замечательным польским кинематографистам не снять фильм об этом «подвиге»? Что чувствовал поручик Армии Крайовой, убивая советских медичек? Гордился ли впоследствии этим «подвигом», рассказывал ли о нем друзьям и родственникам? Сюжет вполне достойный Анджея Вайды.
Но, может быть, Борис Рапопорт что—нибудь путает — все—таки 63 года прошло с лета 1944 года? Может быть, лишь в его воспоминаниях речь идет об убийствах советских бойцов?
Вот отрывок из воспоминаний другого летчика, но уже из Авиации дальнего действия, Ваулина Дмитрия Петровича—второго пилота «Пе–8», затем пилота «Б–25» (Митчелл):
«А другой самолет примерно в это же время из—за погодных условий сел в Белостоке, и экипаж тот поляки зарезали… Мы садимся на аэродром Ленчицы.
— Ребята, как подзаправиться?
— Самолеты улетели, остался только батальон аэродромного обслуживания. Мы тоже сейчас уезжаем. Армия Крайова, если мы не уедем до ночи, нас могут зарезать. Вы тоже улетайте…
Короче говоря, мы победнее нашли какой—то домик, там нам разрешили переночевать. Хозяин утром собирается на рынок торговать. В чемоданчик складывает трусы, бюстгальтеры, чулки. Честно скажу, поляки — хорошие торгаши. Работы полно, а он идет носочками торговать на рынок.
А мы опять пришли на аэродром, спрашиваем:
— Как насчет бензина?
— Пожалуйста, покупайте за злотые.
Какие у нас злотые?! И, главное, наш советский бензин, а покупать за злотые!».[80]
И Ваулин вслед за Рапопортом вспоминает о наших бойцах, зарезанных Армией Крайовой. Как сговорились ветераны—летчики.
Антонина Максимовна Комарицына воевала в подразделении ВНОС (Воздушное наблюдение, оповещение, связь). Вот что она вспоминает:
«В Польше я стояла в карауле у овощехранилища… Разводящий пришел, привел мне смену. Я ему докладываю о шорохе, спрашиваю, был ли дозор. Нет, не было. Я пришла в помещение для караула, винтовку поставила, ремень ослабила, легла на нары. Дежурному рассказываю о шорохе, и вдруг звонок: «Товарищ дежурный, в ружье! У вас часового ранило!» За какие—то 15 минут девка пришла, встала, шорох перешел на дорогу, а потом сюда. Она сперва остановила, потом в воздух выстрелила, а они ей разрывной пулей выстрелили и в пятку ранили. Все убежали, а я опять у телефона должна. Потом они пришли, рассказывают, как Лиза орет: тут ли нога, тут ли нога… Война кончилась, и она написала письмо, командир роты нам его читал. Она писала: «Дорогие девушки! Вы, наверное, все живы—здоровы, а я все лежу в госпитале. Сперва ногу отняли до колена, потом выше колена». Девчонка, можно сказать, совсем неграмотная, родители были старенькие, не знаю, были ли живы. Так больше и не знаю».[81]
Можно ли считать, что Лиза, если она дожила до наших дней, должна стесняться того, что была бойцом Красной Армии, которая не спасла Армию Крайову от капитуляции? Кому перед кем должно быть стыдно?
