Шкаф битком. В каждый кубический дюйм пространства втиснуто максимальное количество бумаг, фотографий, игральных карт, фишек, пустых бутылок из-под отбеливателя и покерных журналов. Все покрыто толстым слоем пыли. Я смотрю на весь этот унылый хлам и прямо вижу, как ладони у Большого Луи покрываются потом. Сам факт существования шкафа с таким содержимым должен не давать Луи спать по ночам: грязь, микробы, споры плесени и хаос.
Заметив на верхней полке несколько фотоальбомов, я осторожно их вытаскиваю, стараясь не касаться прочих книжек и бумаг. Все-таки несколько старых номеров «Карточного игрока» падают на пол, из-под их пожелтевших страниц вылетают клубы пыли. Слышу, как Большой Луи бурчит что-то про себя. Я поднимаю журналы — поднять бы еще поменьше пыли — и впихиваю их между двух книг в твердых переплетах. Это биография Уилта Чемберлена[28]и захватанная жирными пальцами «Супер/Система» Дойла Брансона — настоящая сокровищница плодотворных идей по тактике покера. У папы была точно такая же и в такой же обложке. Только не такая замызганная.
— Нашла альбомы? — спрашивает Луи, стоя спиной ко мне.
— Да. Принести их тебе?
— Сперва протри. Влажной тряпкой. И моющей жидкостью. И пожалуй, полиролью для мебели.
Я протираю пластиковые обложки альбомов, наношу на них полироль и передаю Большому Луи. Альбомы толстые и тяжелые, но Луи подхватывает их, будто газеты, и страницы мелькают у него в руках с такой скоростью, словно это непереплетенные листы. Гримаса отвращения проступает у него на лице при виде пятен плесени на плотном картоне.
— Что скажешь? — спрашивает он у меня с гордостью. — Каков красавец-мужчина, а?
Я захожу за спинку дивана и заглядываю ему через плечо. С выгоревшей карточки мне улыбается жизнерадостный спортсмен, надежда колледжа, — высокий мускулистый юноша с тяжелой челюстью и проницательными глазами типа «орехи в меду». На нем белая спортивная форма с малиновой отделкой, в вытянутой руке баскетбольный мяч цвета пламени. Фотовспышка выхватила его рельефную мускулатуру и напряженные вены на руке — мяч он держит крепко.
Под этим портретом — еще один снимок того же спортсмена, прорывающегося с середины баскетбольной площадки к кольцу. Игроки команды противника растопыривают руки, и прыгают, и пытаются его задержать, но ясно, что мяч все равно будет в корзине. Рядом с этой фотографией — вырезка из газеты колледжа. Заголовок гласит: «На счету Блума уже третий победный мяч в сезоне. «Скарлет Найтс» выигрывают у «Принстона» 75:73».
Я изумленно таращусь на фотографии.
— Этот человек… это ты?
— Угу. Я. Глазам своим не веришь, правда?
— Когда… Сколько лет этим снимкам?
— Мне было девятнадцать. Я учился на первом курсе. Тренер был уверен, что я дойду до вершины.
— До какой еще вершины?
— До НБА. И может быть, даже в один прекрасный день буду играть за «Нью-Йорк Никс». Кто знает?
Я смотрю на фотографию, потом перевожу глаза на Большого Луи, не в силах осознать, что длинноногий красавец-атлет и гора дряблого мяса, возвышающаяся сейчас передо мной, — один человек.
— Что такое? — спрашивает он резко. — Ты сомневаешься, что это я?
— Да нет, нет… просто… на фотографии ты совсем другой.
Большой Луи медленно, с чувством переворачивает страницы фотоальбома, возвращаясь к дням своего триумфа и упиваясь ими.
— Ты знаешь, сколько парней в Штатах играют в баскетбол?
— Нет, — говорю я. — Представления не имею.
— Около полумиллиона. Из них в команды НБА в год попадает человек пятьдесят. Нехилый отсев, правда?
— Один из десяти тысяч, — немедленно вычисляю я.
— Точно так. У меня был один шанс на десять тысяч, но я четко знал: этот шанс мой. У меня и тени сомнения не было. Мои руки и ноги знали, что им делать в конкретный момент, лучше меня самого. Я знал позицию каждого игрока на площадке в каждую секунду игры даже повернувшись к ним спиной. Некоторые матчи я вообще мог бы сыграть с закрытыми глазами. Как будто у меня было шестое чувство или что-то в этом духе, понимаешь, о чем я?
Его лицо озаряется, глаза подергиваются дымкой воспоминаний, губы сами складываются в полуулыбку. Откинув голову на спинку старого дивана, он видит толпы в «Мэдисон-сквер-Гарден» и девушек, выкрикивающих его имя. Он видит баскетбольную майку «Нью-Йорк Никс» со своим именем и себя с кубком НБА в руках. И тут лицо его темнеет. Губы сжимаются и разжимаются вновь, и сквозь прокуренные зубы вырывается отчетливый стон, подобный вою раненого животного.
— Я ее даже не видел, — шелестят его слова, будто гонимые ветерком. — Я ее даже разглядеть не успел.
Луи набирает побольше воздуха и закрывает глаза. Руки шарят по подлокотникам, пока намертво не впиваются в ткань.
— Она раздавила меня. — Луи не открывает глаз. — Эта машина раздавила меня, как куклу. Я думал, что неуязвим. У тебя когда-нибудь было такое чувство, Одри? Чувство неуязвимости. Пока эта машина не сбила меня, оно меня не покидало.
У него утомленный вид, и он закрывает фотоальбом и кладет себе на колени. В альбоме остаются еще сотни фотографий — кусочки его жизни, застывшие, замороженные, — но он явно не хочет ничего мне больше показывать.
— Она врезалась в меня, как товарный состав, — бесстрастно произносит Луи. — Водитель умирал за рулем. У него был инфаркт, он знал, что вот-вот умрет, вот и нажал на газ до отказа. Умирать — так быстро. Да еще прихватить с собой кой-кого, понимаешь, о чем я? Эта машина возникла из небытия, впечаталась мне в таз и размозжила мне ноги. Все косточки до единой — лодыжки, большие берцовые, малые берцовые, бедренные, — и я валялся и истекал кровью, словно козел отпущения с перерезанным горлом. Три года я перемещался в инвалидной коляске. Даже умыться сам не мог… и пописать… не мог сам.
Большой Луи поднимается с места и направляется в прихожую к шкафу, желая сам демонстративно положить фотоальбомы на место. Я смотрю, как он пробирается по узкому коридору, и тут до меня доходит, что причина его странной походки — не только избыточный вес, но и перенесенные увечья. Он заталкивает альбомы обратно на полку, закрывает дверь и вздрагивает всем телом. К бутылке с чистящим средством он просто кидается и с такой яростью начинает оттирать себе пальцы, что, наверное, сдирает кожу.
— Вот тогда-то я и начал играть в карты. — Луи поглощен мытьем рук. — Не сразу, понятное дело, после аварии прошел год или что-то около того. Первый свой год в госпитале я только и делал, что хныкал, словно девчонка. Почему, почему несчастье случилось именно со мной? Сама знаешь, как бывает в молодости. Несмотря ни на что, тебе кажется, что в жизни есть какая-то справедливость.
Чай с лимоном на кофейном столике давно остыл, я предлагаю заварить еще и включаю чайник.
