Саша бросился на крик. Толпа гусаров и гостей обступила ее. Саша растолкал их и ворвался в круг.
Наталья лежала на снегу. Она рвала золотые пуговицы синего камзола, а краснота заливала снег. Это было видно отчетливо в свете фонарей, которые Серафим расставил по всему имению. Он любил свет.
Саша подскочил к ней:
— Что? Что такое? Что случилось?
— Ты… ты хотел моей смерти… — хрипела она, кривя губы. — Уйди!
Вокруг уже суетились люди, рычала белая машина с красным крестом на боку. Как быстро приехала, мелькнуло у Саши в голове. Он стоял рядом с женой, слух еще не совсем вернулся после выстрела. Он жадно смотрел, как двигаются губы, пытаясь прочесть по ним слова, смысл которых никак не доходил до него. Как будто смотрит телевизор, выключив звук. Он так делал ночами, когда Вика и Наталья уже спали, а он, уставившись в движущиеся картинки, отвлекался от надоевшего мира вокруг. И, как у всякого человека, утратившего какую-то одну способность, сила другой утраивается.
Ему показалось, что люди, которые укладывали Наталью на носилки, делают это уж слишком равнодушно. Конечно, требовать от санитаров сочувствия наивно. Но он уловил тень усмешки на их лицах. Так обычно взрослые люди играют в любительских спектаклях.
Ястребов смотрел на отъезжающую машину. Пестрая толпа гостей, среди которых трезвых не было, а только люди разной степени опьянения, направилась в дом. Все, что он слышал, — это были призывы «Надо выпить!».
Серафим лично придерживал тяжелую дубовую дверь.
Он взглянул на пушку. Зеленая спокойная, она стояла, как всегда. Дым от выстрела давно рассеялся. Что могло зацепить Наталью? Он поискал глазами банер, если бы он ударил ее, он бы…
Банер лежал в нескольких шагах от него. Он направился к нему и поднял. Никакого следа… Ровный и гладкий.
— Странно, — услышал он голос за спиной и обернулся. Рядом с ним стоял его приятель-гусар, почесывал темную бороду. — Что-то не вяжется одно с другим, — сказал он. Саша молчал. — Ее могло обжечь порохом, но… разве могло ударить банером? Могло бы, если бы она засунула его слишком быстро после выстрела внутрь с сухой тряпкой на конце. Но смотри, он мокрый… Порох не мог вытолкнуть его, а значит, и задеть ее, если она оказалась у него на пути. — Он помолчал. — Не сочти меня бездушным, но… Тебе не кажется, что это спектакль?
— То есть? — отозвался Саша и внимательно посмотрел на гусара.
— Твоя Наталья всегда умела изображать живые картины. Вспомни институтские праздники прежних времен.
— Но кровь…
— Я кое-что нашел. — Он ухмыльнулся и раскрыл ладонь. — Знаешь, что это? — Андрей открыл руку, и Саша увидел что-то вроде резинового напалечника. В нем были остатки красной жидкости.
— Догадываюсь, — хмыкнул Саша, присмотревшись к предмету из тонкой резины.
— Интересно, он… ее подтолкнул или она сама? — приятель-гусар кивнул в сторону дома Серафима Скурихина.
Саша махнул рукой:
— Мне это давно не интересно.
Гусар кивнул.
— Про таких говорят — в ней пропала актриса. Впрочем, нет. Мы все в клубе играем, а значит, актерствуем. Она тоже. Это одна из милых затей, неизбежных, когда живешь в таком маленьком местечке, как разъезд Дорадыковский. Если ничем себя не займешь, то тебя займут. Водкой или пивом.
— Есть кому, — согласился Саша, кивнув в сторону дома Серафима. Дом, умело подсвеченный, походил на хрустальный терем в этот зимний вечер. Он сейчас ничего не чувствовал — ни волнения, ни страха. — Отдай мне. — Он протянул руку.
— Думаешь, Наталья затеет дело против тебя?
— Я затею дело, — бросил он. — Развод. Она мне его даст скорее, если я поднесу такой подарок.
— Понимаю, — тихо сказал гусар. — Она ставила условие?
— Да. На которое я не мог согласиться.
— Какое, если не секрет?
— Если и секрет, то не от тебя. Она хотела стать главой клуба, — сказал Ястребов.
— Однако, — фыркнул гусар. — Губа не дура. Она бы уж точно сдала наш лейбл в аренду этому пивовару.
— И сам клуб тоже. Навсегда. Теперь я поставлю ей условие…
12
Говорят, чтобы понять, насколько красиво лицо, хватает ста пятидесяти миллисекунд. Варе тоже хватило этого времени, чтобы понять, какое необыкновенное сейчас лицо у матери.
— Мама, ты выглядишь потрясающе, — с придыханием сказала Варя.
— Как утверждал Пифагор, который тебе теперь должен быть более близок, чем другие великие… — насмешливо заметила она.
— Я не сильна в математике, — перебила ее Варя, засмеялась и порозовела.
— Но в математиках, по-моему, ты хорошо разбираешься, — настаивала мать. — Не умаляй свои достоинства.
— А что, об этом уже говорит весь город? — фыркнула Варя.
— Надеешься на легко добытую славу? — ответила вопросом на вопрос мать и улыбнулась. — Не перебивай меня. Так этот великий, я имею в виду Пифагора, Утверждал, что люди, рожденные в четные числа, удачливы, особенно те, кто появился на свет в день, кратный тройке. В нечетный день — все наоборот. А хуже субботы рождения просто не придумать. — Она скривила губы.
— Тогда мы с тобой — настоящие королевы удачи, — сказала Варя.
— Без сомнения, — заявила мать.
— Ты-то, коне-ечно, — сказала Варя с завистью. — А вот я…
— Я верю еще и в то, что тело и душа обновляются каждые семь лет. А это значит, в конце каждого из этих периодов надо ожидать крупных перемен.
— Тебе сорок восемь, — сказала Варя. — Семь семерок на исходе… Мам, а может, на самом деле в твоем случае это работает?
— О чем я тебе и говорю. Так вот, я подвожу тебя к главной мысли. — Она отодвинула от себя чашку с недопитым чаем.
— К какой? — с некоторой тревогой спросила Варя.
— А к такой, что последний отрезок седьмой семерки я отвожу под медовый год, — сообщила Лидия Родионовна.
— Ого! — воскликнула Варя.
— Мы с Сергеем хотим провести его в иркутской тайге, — сказала Лидия Родионовна.
— Интересно получается, — фыркнула дочь, тоже отодвигая чашку. — У всех людей медовый месяц, а у вас медовый год. Это что, так принято у тех, кто идет под венец после сорока пяти? — поинтересовалась Варя.
— Нет, просто мы не настолько богаты, чтобы лететь туда на месяц. Да еще за свой счет. Поэтому Сергей заключил контракт на год. С фирмой, которая хочет знать все о соболях.
— Счастливо, — сказала Варя.
— Спасибо. Но чтобы мой медовый год не горчил, — тихо сказала мать, — я хотела попросить тебя об одном.
— Не спешить? Не делать, — быстро спросила дочь, — глупостей?
