Беатриче плакала, смеялась и прыгала в одно и то же время, между тем как прекрасная Джиованна всматривалась с ужасом в нищенскую обстановку этой хижины. Дети робко смотрели на посетительницу, словно считали ее каким-то сверхъестественным существом. Маленькая певица подвела их к Джиованне ди Понте.
— О маленькие трусы! — сказала она. — Неужели вы боитесь синьорины? Вы должны полюбить ее. Она такая сострадательная к бедным и никогда не приходит с пустыми руками — помните это, лакомки!
Беатриче снова рассмеялась.
— Однако вы ужасно бледны и как будто похудели, мой добрый ангел, — продолжала она, обращаясь к синьорине. — Ну, Орселли, что же ты стоишь, как пень! Сними с синьоры накидку… Разве ты не видишь, что она вся промокла под дождем. Берегите свои ножки, синьора: в полу громадные щели…
Орселли, смутившийся от неожиданного появления дам, немного оправился и снял своими неуклюжими руками накидки с Джиованны и ее служанки, после чего Беатриче подвела первую к своей больной матери.
— О синьорина, как благодарить вас! — проговорила с чувством Нунциата. — Вы оставили прекрасный дом во время дождя и бури, чтобы посетить нашу хижину… Боже мой, тут нет даже и скамейки, на которую вы могли бы присесть, — добавила она, обводя глазами бедную обстановку лачуги.
Гондольер притащил старый ящик, в котором укладывали детей, и гостьи сели на него. Джиованна знаком приказала служанке открыть принесенную ей большую корзину, и дети, сгоравшие от любопытства, столпились вокруг девушки.
— Нунциата, — произнесла с волнением Джиованна, — я узнала, что вы больны и нуждаетесь в поддержке. Валериано Сиани не может больше помогать своей кормилице, и потому прошу вас позволить мне заступить его место.
— О, если молитвы бедной больной угодны Богу, то вы будете счастливы, — воскликнула Нунциата, растроганная до глубины души мелодичным голосом и благородными словами молодой гостьи.
Джиованна глубоко вздохнула и, вынув из корзины серебряный кувшин с превосходным вином, подала его Нунциате. Затем она обняла и поцеловала детей, не обратив внимания на их неряшливую наружность, и начала с помощью Беатриче раздавать им пироги, пряники и фрукты. Подобного праздника никогда еще не было у бедных малюток. Они не помнили себя от радости и осыпали Джиованну целым потоком благодарностей.
Между тем девушка шепотом спросила Беатриче, не видела ли та Сиани.
— Нет, синьорина, — ответила маленькая певица грустно.
Орселли, не сводивший глаз с девушки и слышавший этот тихий разговор, приблизился к молодой гостье.
— Теперь, когда вы, синьорина, взяли под ваше покровительство Нунциату и детей, — сказал гондольер, — я отправлюсь не на работу, а на поиски всем нам дорогого Валериано… Я буду предан вам так же, как и ему… Поверьте мне: я умею быть признательным за добро и готов для вас решиться на все, даже на убийство дожа. И уж будьте уверены, я без колебаний пожертвую собственной жизнью по первому же вашему приказанию.
— Благодарю, добрый Орселли! — сказала Джиованна. — Я не забуду никогда этих слов. А теперь дайте мне мою мантию, — добавила она, вставая, — Мне пора уходить: отец будет беспокоиться, если узнает, что меня нет дома.
— Но буря усилилась, — заметил почтительно гондольер, приотворивший дверь.
Действительно, ветер яростно завывал вокруг хижины и грозил ежеминутно опрокинуть ее.
— Это не беда! — ответила молодая девушка.
— О, да вы храбрее любого рыбака, несмотря на вашу молодость, красоту и богатство! — сказала восторженно Беатриче.
— Я провожу вас, синьорина, — заявил Орселли.
— Нет, не стоит этого делать… Идем, Франческа, — добавила она, обращаясь к своей служанке.
— Но вас может оскорбить кто-нибудь, синьорина, — возразил нерешительно гондольер.
— На этот раз ты прав, Орселли, и я не буду удерживать тебя, — воскликнула Беатриче. — Нельзя же нам уступать синьорине в смелости.
Гондольер помог Джиованне одеться.
— Закройтесь получше капюшоном, синьорина, — заметил он. — Впрочем, я надеюсь, что шпионы и бродяги предпочтут сидеть во время бури дома, чем шнырять по улицам.
Не успел Орселли произнести это, как за окном послышались торопливые шаги нескольких человек, и дверь задрожала под сильными ударами.
X. Какое дурное влияние оказывало кипрское вино на капитана Орио
Всех охватила тревога ввиду предстоящей опасности, но Беатриче первая опомнилась от испуга и воскликнула:
— Это, вероятно, Валериано Сиани!
Она побежала отворить дверь и отскочила назад, увидев капитана объездной команды в красной епанче[15], накинутой сверх панциря, и в каске с изображением льва.
— Именем дожа и сената требую, чтобы никто не выходил отсюда! — проговорил он властно, протягивая вперед руку, обтянутую замшевой перчаткой.
Сзади него стояла толпа вооруженных моряков и кандиотских наемников. Беатриче снова первая собралась с духом.
— Пожалуйте, господин капитан, — сказала она смело. — Но предупреждаю вас, что здесь нет ни сокровищ, ни врагов республики.
— Это мы еще проверим, хорошенькая говорунья, — сказал капитан с улыбкой. — Прошу только не шуметь. Распоряжениям сената следует покоряться беспрекословно… Все ли вы верны и преданны республике?
— Без всякого сомнения, синьор, — отозвался Орселли, подходя к капитану. — Но зачем вы являетесь с обыском к бедняку, который никогда не воровал, не ходил по миру и не оскорблял никого?
— Ты владеешь очень бойким языком, парень, — сказал капитан насмешливо, — но мне кажется, что ты скоро прикусишь его… Я люблю смелых людей, и потому советовал бы тебе лучше служить в войсках республики, чем воевать с рыбами. Не тебя ли зовут Орселли ле Торо?
— Да, меня, — ответил гондольер угрюмо.
— В таком случае ты действительно оправдываешь свое имя! — засмеялся капитан. — Ты силен не меньше, чем Мануил Комнин, копьем и щитом которого не может владеть даже граф Раймонд, прозванный Антиохским Геркулесом. Теперь нам остается только узнать, так же ли ты храбр. Комнин убил однажды на моих глазах сорок варваров и сорок взял в плен.
— Вы пришли сюда, чтобы рассказать мне о подвигах греческого императора, господин капитан? — спросил Орселли с нетерпением. — Или по другому делу?
— Какой ты любопытный, товарищ! — проговорил капитан весело. — Но я не буду мучить тебя и объясню тебе причину, заставившую меня забраться в эту трущобу: нам надо, видишь ли, набрать силачей, подобных тебе, чтобы управлять нашими галерами, если не хватит сарацинских невольников, и поколотить Комнина, наводящего ужас на весь мир… Согласен ли ты посвятить свою жизнь интересам республики? Впрочем, согласен или нет — все равно ты обязан покориться приказанию сената… Ну, поцелуй же мать и отправляйся с нами!
