Мужчина с перьями на голове, в котором Годфредо признал вождя, выступил вперед и задал вопрос, указывая на его руку. Годфредо нахмурился, потом, поняв о чем он спрашивает, ответил:
— Это кольцо, серебряное. — Но, когда он хотел показать его вождю, тот попятился. Что заставило Годфредо по-иному взглянуть на травяные юбки и звериные шкуры, бусы из раковин и птичьих костей и копья с каменными наконечниками. — Вы не знаете, что такое металл? — удивленно спросил он.
Годфредо совсем недавно вернулся с юга, из Новой Испании, где покоренные ацтеки ковали железо, ткали полотно, строили огромные каменные пирамиды и храмы, изготавливали бумагу, жили по сложному календарю, умели писать, и у них были даже свои школы и университеты. Тем не менее их северные соседи разительно от них отличались. Почему, гадал сбитый с толку Годфредо, Господь оградил этих людей от знаний? Была ли такая невинность божьим благословением или проклятьем всевышнего?
Он снова погрузился в размышления, разглядывая индианку с голой грудью, которая не сводила с него ясных черных глаз. Тысяча чертей, подумал он. Все это походило на сон.
Но запах моря, крики чаек и горькие воспоминания о том, что он оказался за бортом из-за обыкновенной сыпи, были настоящими.
— А ведь у них остались все мои вещи, — он выругался сквозь зубы. — Мои книги и рукописи, золото и лучшие наряды. Мерзавцы бросили меня в море в одежде, испугавшись старого поверья, что, выкинув за борт голого человека, можно навлечь проклятье на корабль.
В этот момент Годфредо про себя поклялся святой кровью Иисуса и Сантьяго, что, когда он сядет на следующий проходящий корабль и вернется в Новую Испанию, Кабрильо и его ничтожная команда пожалеют о том, что матери произвели их на свет.
Толпа собралась на пляже, наблюдая за нелепым поведением чужака. Мужчины уселись на землю и делали ставки на то, кто угадает, чем он занимался, — одни полагали, что он строит хижину, другие говорили — каноэ. Дети бегали за иноземцем, пока он бродил по берегу, собирая деревяшки и водоросли, выброшенные морем, и возвращался к деревне, чтобы притащить оттуда высушенные ветки дуба. Женщины принесли корзины, расселись и принялись за плетение, поглядывая, как человек по имени Годфредо кряхтел и пыжился, сооружая нечто непонятное. Марими тоже наблюдала. Она одна знала, что он делал. И лишь она ощущала его боль. Его изгнало собственное племя, так же как много поколений назад изгнали Первую Мать. Как, наверное, страдало его сердце, как одиноко было его душе! Оказаться отрезанным от народа, от преданий, от своих предков! Она молилась, чтобы его план сработал, чтобы люди заметили костер, вернулись за ним и забрали домой.
Каждый день Годфредо спускался на пляж, где аккуратно сооружал холм из деревяшек и травы, защищая его от влаги шкурами и пальмовыми листьями. Потом он часами стоял, вглядываясь в горизонт в надежде увидеть корабль, зажечь огонь и отправить им дымовой сигнал, как испокон веков поступали все жертвы кораблекрушений. Но после спасения он собирался отомстить, ибо сердце дона Годфредо де Альвареса было наполнено не печалью или скорбью, как думала Марими, а яростью, чистой и страшной, и решимостью заставить ублюдков заплатить за каждый час, проведенный им в этом месте.
Пока же у него не оставалось другого выбора, кроме как жить среди индейцев.
Ему выделили отдельную хижину, круглое жилище из веток и травы с отверстием для дыма в крыше. И так, дожидаясь появления корабля, Годфредо старался узнать все, что можно, об этих людях, потому что именно ради этого он покинул Испанию и могилы жены и детей — чтобы путешествовать по свету и увидеть новые земли, на которые еще не ступала нога европейца.
С помощью жестов и рисунков на песке им с Марими удавалось вести незамысловатые беседы, и со временем Годфредо разучил язык топаа, а Марими испанский. Он узнал, что она носит несколько званий: Хранительница Священной Пещеры; Повелительница Трав и Хранительница Ядов; а еще Читающая Звезды, чем она занималась при рождении детей, чтобы предсказать будущее младенца и выбрать для него имя. Также ему стало известно, что ей запрещено выходить замуж, ибо считается, что, вступив в половую связь с мужчиной, она лишится магических способностей, к тому же из-за этого могла заболеть и умереть не только она сама, но и все племя.
По мнению дона Годфредо, чересчур жестокий обычай по отношению к такой красотке.
Люди радостно принимали его в своем кругу, а мужчины приглашали поиграть вместе с ними. Топаа были буквально одержимы азартными играми и могли проводить за ними по несколько дней подряд. Вскоре Годфредо разобрался в палочках, костяшках или что там еще игроки метали, катали и подбрасывали в воздух. Он усвоил стратегию ставок, где в качестве денег использовались бусы из раковин, и заметил, что человека, не умеющего проигрывать, осуждают. Он быстро перенял их привычку курить трубку и выяснил, что ему нравится табак. Но они не знали хмеля и не пили спиртного, чтобы поднять настроение. Когда он сделал вино из дикого винограда и как-то раз ночью жутко напился, топаа испуганно разбежались от него и наотрез отказались разделить с ним напиток, из-за которого человек становится одержимым, поэтому в дальнейшем он пьянствовал в одиночку. Теперь он с нетерпением ждал случая посетить парильню, где горела кора деревьев, где он мог посидеть с другими мужчинами, окутанный жаром, соскабливая с кожи грязь, и откуда потом выходил чистым, освеженным и полным энергии. Ему это нравилось гораздо больше, чем принимать ванны, всегда доставлявшие множество хлопот.
Другие же обычаи топаа изрядно раздражали его. Женщины с колышущимися грудями и мужчины в костюмах Адама! У них не было никакого чувства стыда. Годфредо считал, что их странные законы только поощряли половую распущенность: если муж заставал жену за прелюбодеянием, то имел право развестись с ней и взять за себя жену ее любовника. Топаа устраивали ритуальные пляски плодородия под полной луной, а потом скрывались в хижинах и занимались там известно чем. Незамужних девушек призывали выбрать себе партнеров, и иногда замужние женщины отдавались мужчинам, которые вовсе не были их мужьями. Хотя Марими пыталась объяснить их правила шокированному и не одобрявшему такого поведения Годфредо — что соитие мужчины и женщины пробуждает изобилие земли и обеспечивает племя благословением большого потомства, что половые сношения в действительности являются священными, — он твердо стоял на своем и считал топаа аморальными людьми.
Однажды вечером, когда между ними завязался разговор, Марими рассказала ему историю своего племени, начиная с Первой Матери.
— Откуда ты это знаешь? — спросил он. — Ведь у вас нет письменности.
— Мы рассказываем наши предания каждый вечер. Старые передают их молодым. Так они живут среди нас.
— Звучит не слишком убедительно. Истории обычно изменяются, разные люди рассказывают их по-разному.
— Но не у нас. Мы верим в точный пересказ истории. Дети запоминают ее от своих дедушек и бабушек, поэтому, когда приходит их черед рассказывать, она будет такой же. А как вы храните память о своих предках?
