Он также снял ее, когда она, уже умиротворенная, сидела в ванне, а еще с феном в руке, так, чтобы волосы разметались и скрыли от камеры лицо. Затем, чтобы сохранить о ней воспоминания, он для себя самого сфотографировал каждую фазу ее одевания: в трусиках, потом надевающей чулки и туфли, в расстегнутой блузке, в застегнутой, шагнувшей в юбку, застегивающей ее на талии.
С течением времени Домострой изменил свое мнение относительно того, какое место занимает Андреа в его жизни. Он по-прежнему испытывал в ней необходимость, но его стало злить это чувство. Хотя он всей душой стремился быть с ней, не желая лишиться ни на миг обладания ее телом, которое она предоставляла с такой готовностью, однако чем больше узнавал ее, тем сильнее восставал против этой зависимости. Он боялся, что стал походить на тех сексуально озабоченных неврастеников, которых всегда презирал, мужчин и женщин, впавших в зависимость от гарантированного осуществления своих сексуальных предпочтений и искавших удовлетворения лишь в безопасной и предсказуемой обстановке частных эротических клубов типа "Ученика чародея".
Была и еще одна причина, по которой Андреа стала его раздражать. В ее неугасающем интересе к Годдару, бесконечных рассуждениях о нем, о его деньгах и любовницах, она придавала его музыке наименьшее значение. Домострой находил это оскорбительным.
— Однажды… — сказал Домострой, притягивая Андреа к себе, касаясь губами ее губ и выдыхая слова ей в рот, — однажды может случиться, что ты будешь точно так же лежать с кем-то, кто может оказаться Годдаром, — и он может спросить тебя о чем-нибудь, что запомнилось ему из твоих посланий. Ты должна быть готова к этому! — И он так сжал ее плечи, что Андреа поморщилась от боли. — Чтобы облегчить ему задачу, я собираюсь упомянуть в письме какую-нибудь из тем, что ты сейчас изучаешь в Джульярде — жизнь и письма Шопена, к примеру. Но ты должна постоянно быть начеку. Даже в пылу страсти ты должна помнить все, что я написал, и быть готова правильно отреагировать на любые его попытки выяснить, ты ли писала эти письма.
Она высвободилась из его объятий и ядовито заметила:
— Не будь дураком, Патрик. Годдар не станет устраивать мне в постели перекрестный допрос, как это делаешь ты. У него на уме будет совсем другое.
— Думаешь, Годдар не обратит внимания на то, как тщательно я скрываю лицо? А вдруг он подумает, что я уродлива или покрыта шрамами?
— Возможно, но в таком случае он полюбит в тебе все остальное.
— Может, он уже давно любит кого-то другого.
— Может быть. Но если его подруга знает, кто он такой, значит, в нем для нее нет тайны, а в ней для него. Считая его величие чем-то само собой разумеющимся, она не удовлетворяет его тщеславие, тогда как ты в своих письмах только этим и занимаешься. Будучи его любовницей, она в лучшем случае способна насытить его похоть, а ты сможешь разбудить его себялюбие — первую скрипку в любви. С ней ему все понятно. С тобой он ощутит желание и восторг. Представь, как ему захочется быть с тобой!
— Представь, как захочется мне!
— Представляю. А также знаю, что как только Годдар поймет, откуда ему начинать поиски, нам с тобой придется найти другие места для встреч. Здесь или даже в "Олд Глори" это станет небезопасно: он — или его шпионы — могут следить за тобой. А ведь ты не хочешь упустить Годдара просто ради того, чтобы сохранить Патрика Домостроя, правда?
— Разумеется, не хочу! — отозвалась Андреа. — Как же Годдар узнает, кто я такая?
— По ключам, которые я оставляю в письмах к нему. Не волнуйся, я позволю ему преуспеть в этих поисках.
— А если он все же потерпит неудачу?
— Я пошлю новые письма. С новыми ключами.
Она потянулась и зевнула:
— Интересно было бы знать, что сейчас делает наш таинственный незнакомец.
— Должно быть, гадает, кто ты такая! — сказал Домострой.
II
Джеймс Остен остановился перед часовым магазином на Пятой авеню, поглядел на витрину и вошел внутрь, где к нему тут же подлетел молодой продавец.
— Доброе утро, сэр, — с сильным итальянским акцентом воскликнул он, и, улыбаясь Остену с нескрываемым восхищением, скользнул за прилавок с грацией балетного танцора. — Могу я быть вам чем-нибудь полезен?
— Да, — сказал Остен, — косвенно. — И, ткнув пальцем в золотые наручные часы на витрине, добавил: — Мне нравятся эти часы.
— Позвольте отдать должное вашему вкусу, — выдохнул продавец, весь расплывшись в улыбке, и извлек часы из витрины. — Это самые плоские часы в мире. Кстати, — глаза его двусмысленно заблестели, — это модель унисекс.
Остен рассматривал часы, представляя себе, как они будут выглядеть на темном запястье Донны.
— Сколько они стоят? — наконец спросил он.
Называя цену, продавец изобразил на лице подобие небрежной улыбки.
— Это поистине вечный механизм. Ценность его непреходяща. Следовательно, это еще и прекрасная страховка от инфляции — даже по цене "кадиллака"!
— Я не намерен страховаться ими от инфляции, — сказал Остен. — Это подарок другу.
— Изумительный выбор, — мурлыкнул продавец. — Представьте себе, они водоустойчивы.
— Это хорошо, — кивнул Остен. — Мой друг ненавидит воду.
Продавец сделал вид, что не заметил сарказма.
— Ваш друг, несомненно, сочтет черный циферблат очень эффектным.
— Более чем вероятно, — ответил Остен. — Мой друг черный.
— Он, разумеется, высоко оценит этот дар, — важно заметил продавец.
— Это женщина, — сказал Остен, доставая из кармана увесистую пачку денег, после чего отсчитал требуемую сумму.
— Носить столько денег с собой! — воскликнул продавец. — И вы не боитесь, что кто-нибудь может вас ограбить?
— Ничуть, — ответил Остен. — Я научился быть невидимым! — Он рассмеялся и добавил: — Хорошо, что напомнили: я хочу, чтобы на часах заменили циферблат на такой, где не будет имени производителя.
— Без имени? — выпучил глаза продавец. — Но тогда- никто не узнает, что это часы одной из самых престижных мировых марок!
— Престижные или нет, часы всего лишь отсчитывают время, не правда ли? Только музыка позволяет нам услышать течение времени. Моя подружка увлечена музыкой, а не временем.
Не говоря ни слова, продавец взял часы и унес их в подсобную мастерскую. Не прошло и нескольких минут, как он вернулся.
— Все так, как вы заказывали, — сказал он, протягивая часы Остену. — Просто счастье, что, угождая вашей черной подруге, вы не пожелали вдобавок сделать эти часы потолще, — презрительно выпалил он, распахивая перед Остеном стальную дверь магазина. — Так, сразу, это, знаете ли, было бы непросто!
Не удостоив его ответом, Остен вышел на улицу.
