— А вы мечтать и смотреть сны не любили?
— Мечтать толком я тогда не умел, а сны… какие сны у морского пехотинца? Снилось, что адмирал Герпат целует меня в ухо, что я получаю увольнительную, что я здесь, с Сюзанной, и она меня тоже целует.
— В общем, одна ерунда! — поддела мужа Сюзанна.
— Не то чтобы ерунда, но ничего особенного.
— А теперь?
— Теперь мне иногда снится, что я курю опиум. Круг замкнулся.
Этот разговор открыл Фуке глаза: он понял вдруг, как можно взорвать эту налаженную жизнь, и страшное искушение овладело им. Выиграть пари или вернуть отщепенца в кружок приятелей — пустяки! Иное дело — совратить человека. Целый месяц он, Фуке, утыкался в тупик, в глухую преграду, пытался что-то разглядеть сквозь непроницаемый покров и не догадывался, что его хозяин всячески сопротивлялся, чтобы не поддаться силе, которая влекла его к гостю. Только теперь молодой парижанин осознал, как велика эта сила и какое она может иметь значение. Предстоял поединок, уклоняться от него Фуке не станет. «Ну, старина, держись, — подумал он. — Я пришел не погубить, а разбудить тебя. Я — тот самый самолет, груженный бомбами и готовый взлететь по тревоге, а моя цель — в двух шагах».
— Раньше Альбер очень любил путешествовать, — сказала Сюзанна. — К сожалению, теперь ему нечасто представляется такая возможность. Мы и в Париж-то ездили последний раз в тридцать седьмом, на Всемирную выставку. Вдвоем отлучаться никак нельзя, а порознь не хочется. Надо бы как-нибудь решиться и закрыть гостиницу недельки на две… Представьте себе, Альбер знает расписание поездов по всей Европе, где надо пересаживаться, в каких гостиницах останавливаться. Покажи господину Фуке свои записи.
— Ему неинтересно, — сказал Кантен и с досадой посмотрел на жену.
Что-то разладилось за столом, он это чувствовал, слова будто падали в пустоту, которая все росла и отдаляла собеседников друг от друга.
— Нет, почему же, покажите, — попросил Фуке.
В тоне его проскользнула насмешка.
Кантен вытащил из ящика комода и положил перед гостем толстенную перетянутую ремешком папку. Он старался держаться небрежно, но его выдавало каждое движение: своими толстыми пальцами он методично и с удовольствием раскладывал исписанные аккуратным почерком странички и тщательно вычерченные красными и зелеными чернилами таблицы, разглаживая каждый лист тыльной стороной руки.
— Ничего особенного тут нет. Просто я кое-что согласовал и систематизировал.
— Это его конек, — с гордостью сказала Сюзанна. — Из него вышел бы прекрасный администратор.
— А политикой вы никогда не интересовались? — спросил Фуке.
— Альбер первым вошел в Тигревиль, когда выгнали немцев, — сказала Сюзанна.
— Не смеши людей, — оборвал ее Кантен.
— Вы воевали?
— Скорее дезертировал. Я просто возвращался домой — старый упрямый осел спешил в свое стойло.
— Так или иначе, вы участвовали на самом лучшем этапе войны.
— Начиналось все тоже неплохо.
— Ну да, хуже всего было в промежутке.
— Лично я в этом как-то не уверен… и с такими взглядами, вы же понимаете, я в здешнюю политику не лезу. Зато внимательно слежу за тем, что делается в Китае. Трудно поверить, что всего тридцать пять лет назад в Чунцине, городе с почти миллионным населением, не нашлось бы и десятка приличных домов, не было ни канализации, ни асфальта, непролазная грязь и человеческое месиво — из праха рождались и в прах обращались. А что изменилось у нас, в Тигревиле? Стоило лезть из кожи вон, чтобы в городе открылась еще одна общественная уборная, появились светские школы, толпы алжирцев и самогонные аппараты? По мне, так ничего хорошего. Я обыватель, и, пока никто не доказал мне, что Бога нет, я в Него верю, по старинке… Не смотрите маршрут до Анвера — там с пятнадцатого сентября другое расписание. Взгляните лучше, как можно добраться до Андалузии, у вас ведь особая любовь к Испании. Предположим, для удобства, что мы выезжаем первого числа, в понедельник. Вот есть прямой поезд в семь сорок пять, без пересадки в Лизье. В одиннадцать четырнадцать он прибывает в Париж, на вокзал Сен-Лазар. Там мы садимся в двадцатый автобус, если вы, конечно, не против; что до меня, так мне только приятно проехаться, посмотреть город.
— В такое время вы попадете в пробки.
— Не страшно, у нас целых два часа до поезда — он отходит с вокзала Аустерлиц в тринадцать двадцать. В двадцать один десять Южный экспресс — придется только доплатить полторы тысячи франков — довезет нас до испанской границы, в Памплоне мы поужинаем в буфете, а затем сядем либо на экспресс в двадцать два тридцать, либо на скорый в двадцать три пятьдесят один. В Мадрид оба они прибывают примерно в одно и то же время, то есть около восьми утра второго числа. Останавливаемся в отеле «Мора», у вокзала Аточа, откуда идут поезда в южном направлении…
— Смеетесь вы, что ли! — сказал Фуке. — Да мы каждый раз останавливаемся в «Мора», когда…
— Это только доказывает, что вы опытный путешественник. Вам повезло больше, чем мне: мне известны только цены на номера, но я не видел своими глазами, как там внутри. Ну, знаю еще, что это недалеко от Прадо и, если мне не изменяет память, кухня там французская.
— Что и говорить, отличный трюк, — сухо сказал Фуке.
— Простите, я хотел доставить вам удовольствие, — сказал Кантен, а про себя подумал: «Кажется, я совсем одичал — лезу непрошено людям в душу. Я ведь напомнил ему про ту женщину. Бедняга расстроился, и, пожалуй, мне даже приятно, что он так страдает. Хорошо, что я не нашел в городе хереса, а то б он разрыдался. Но я же не плачу, когда думаю о Китае. А Китай — это я в зеркале паршивого гарнизона… в зеркале, которое я разбил».
— Это не просто трюк, — вступилась за мужа Сюзанна. — Альбер и перед настоящими поездками старается все заранее рассчитать. Да вот как раз в конце недели он должен ехать в Бланжи. Так что вы думаете, он уже взял билет на поезд туда и обратно, запасся расписанием автобусов и заказал номер в гостинице. И хоть ездит туда каждый год на День поминовения, но всегда что-нибудь да придумает, чтоб дорога была короче и удобнее. Вот уж кто сто раз отмерит, прежде чем отрезать, да, Альбер?
— Не вижу в этом ничего зазорного, — как бы оправдываясь, сказал Альбер. — Но совсем не обязательно выдавать мои секреты! — Он вдруг ясно увидел, до чего мелочны эти его приготовления, какую пустоту они прикрывают, как сказывается в них рабская привязанность к порядку. И как жалок он сам, если таковы его секреты. — Просто у меня пунктик такой, — прибавил он.
— Значит, вы уезжаете? — спросил Фуке.
Кантену почудилось в его голосе сожаление, или то был призвук значительности, которую разлука, даже самая ничтожная, вносит в нашу жизнь, возвышая ее тон?
— Всего на два дня, — сказал он. — Хочу проведать могилу родителей.
