Через месяц ранним утром, когда солнце еще только начинало согревать камни, в дверь красивого дома Доменико постучали.
Доменико пошел открыть. Перед ним стоял Элия. Он сразу протянул дяде конверт с деньгами.
— Я остаюсь здесь, — сказал он.
— Я так и знал, — ответил Доменико тихим голосом.
— Откуда?
— Сейчас хорошая погода, — ответил Доменико.
И так как Элия не понимал, он знаком пригласил его пройти в дом, дал ему воды утолить жажду и объяснил:
— Хорошая погода. Весь месяц жарит солнце. Ты не мог уехать. Когда на небе царит солнце, заставляя трещать камни, тут уж ничего не поделаешь. Мы слишком любим эту землю. Она не дает ничего, она более бедна, чем мы, но, пока ее согревает солнце, никто из нас не может покинуть ее. Мы рождены солнцем, Элия. Его жар у нас в крови. Насколько помнят наши тела, оно всегда было с нами, согревало нашу кожу с младенчества. И мы не перестаем пожирать его, кусать всеми своими зубами. Оно везде. В фруктах, которые мы едим. В нашем улове. В оливках. В апельсинах. Это его аромат. С маслом, которое мы пьем, оно попадает в наше нутро. Оно в нас. Мы — пожиратели солнца. Я знал, что ты не уедешь. Если бы в последние дни шел дождь, да, может, уехал бы. Но при таком солнце это невозможно.
Элия с изумлением слушал эту доктрину Доменико, которую тот излагал с некоторой выспренностью, словно желая показать, что сам верит в нее лишь наполовину. Доменико был счастлив. Он хотел высказаться. Это была своего рода благодарность Элии за то, что он вернулся. И тогда заговорил Элия:
— Я вернулся ради тебя, zio. Я не хотел когда-нибудь услышать весть о твоей смерти в дальних краях, по телефону, и плакать в одиночестве где-нибудь в Милане. Я хочу быть здесь. Рядом с тобой. Хочу учиться у тебя.
Доменико слушал племянника с грустью в глазах. Конечно, он был счастлив выбором Элии. Конечно, многие ночи он молился, прося, чтобы Элия не уехал, но что-то наводило его на мысль, что это возвращение — капитуляция. Оно напомнило ему их нью-йоркское поражение. Выходит, никогда ни один Скорта не сможет покинуть эту несчастную землю. Никогда ни один Скорта не избавится от солнца Апулии. Никогда.
Когда Кармела увидела сына, который шел в сопровождении Доменико, она перекрестилась и возблагодарила небо. Элия вернулся. После более чем годового отсутствия. Он решительным шагом шел по корсо, и никто не преграждал ему путь. Никто не роптал. И мужчины не собирались за его спиной. Монтепуччио простило его.
Донато, вопя от радости, первым поспешил обнять Элию. Его старший брат вернулся. Он хотел поскорее рассказать ему обо всем, чему научился в отсутствие брата: о ночных походах в море, о тайниках для хранения нелегальных сигарет. Он хотел все рассказать ему, но пока лишь молча сжимал его в объятиях.
Жизнь в Монтепуччио пошла своим чередом. Элия вместе с матерью работал в табачной лавке. Донато каждый день спрашивал дядю Джузеппе, может ли он пойти с ним в море, так настойчиво, что добрый дядюшка взял за правило каждый раз брать его с собой в ночной поход.
Как только Элии выпадал случай, он отправлялся к Доменико в его владения. Старший Скорта с годами все больше старел. Суровый и замкнутый, он превратился в доброго голубоглазого старика, не лишенного тем не менее благородной красоты. Его страстью всегда были оливковые деревья, и он сумел реализовать свою мечту: стал владельцем многих гектаров оливковой рощи. Больше всего он любил созерцать эти вековые деревья, когда жара спадает и ветер с моря слегка колышет их листья. Теперь он занимался только своими оливами. Он постоянно твердил, что оливковое масло — спасение Юга, и, глядя, как оно течет из бутылок, не мог удержаться от довольной улыбки.
Когда Элия навещал его, Доменико приглашал его посидеть на большой террасе. Просил принести несколько ломтей белого хлеба, бутылку масла собственного изготовления и сосредоточенно вкушал его, словно нектар.
— Оно из золота, — говорил он. — Те, кто считает, что мы здесь бедные, никогда не пробовали ломтя хлеба, сдобренного нашим оливковым маслом. Это все равно что принимать пищу в наших холмах, когда чувствуешь и камни, и солнце. Оно искрится. Оно прекрасно. Густое, жирное. Оливковое масло — кровь нашей земли. Те, кто обзывает нас мужланами, должны только посмотреть, какая кровь течет в наших жилах. Она теплая и благородная. Вот поэтому мы — крестьяне с чистой кровью. Из бедных деревень, с лицами, изборожденными от солнца морщинами, с загрубевшими руками, но с открытым взглядом. Смотри на высохшую землю, что окружает нас, и наслаждайся этим великолепным маслом. Но между этой землей и этим маслом — людской труд. И оно, наше масло, тоже чувствует это. Пот нашего народа. Загрубевшие руки наших женщин, которые собирают оливки. Да, это благородные руки. Из-за них оно так хорошо. Может, мы несчастные, невежественные, но за то, что мы делаем масло на камнях, за то, что мы делаем так много, имея так мало, мы будем спасены. Бог умеет распознать тружеников. И наше масло будет нашей защитой.
Элия ничего не ответил. Но эта терраса в холмах, эта терраса, где он любил сидеть со своим дядей, была единственным местом, где он чувствовал, что живет. Здесь он дышал полной грудью.
Доменико все реже и реже появлялся в деревне. Он предпочитал сидеть на стуле в тени своих олив и смотреть, как небо меняет краски. Но была одна встреча в деревне, которую он не пропускал ни при каких обстоятельствах. Каждый день в семь часов вечера он встречался со своими братьями Раффаэло и Джузеппе на корсо Гарибальди. Они усаживались на террасе кафе, всегда одного и того же — «Да Пиццоне», где у них был постоянный столик. Пеппино, хозяин кафе, присоединялся к ним, и они играли в карты. С семи до девяти часов. Это было священно для них. Они смаковали «Сан Биттер» или водку, настоянную на артишоках, и шумно, с криками и смехом, шлепали картами по деревянному столу. Они вопили. Всячески обзывали друг друга. Проклинали небо, когда проигрывали партию, или благодарили святого Элию и Мадонну, когда выпадала удача. Они провоцировали друг друга, смеялись над теми, кому не повезло, хлопали друг друга по спине. Да, в такие минуты они были счастливы. Когда стаканы нечем было наполнять, Пеппино приносил еще. Обсуждали деревенские новости. Джузеппе подзывал мальчишек, что крутились поблизости, они все называли его zio, потому что он всегда давал им монетку, чтобы они полакомились жареным миндалем. Они играли в карты, и время для них не существовало. Они были здесь, на этой террасе, когда вечерний летний воздух приятен, они были дома. Остальное не в счет.
Как-то июньским вечером Доменико не появился в семь часов в «Да Пиццоне». Его подождали немного. Тщетно. Раффаэле и Джузеппе почувствовали недоброе. Они поспешили в табачную лавку, чтобы спросить, не видел ли Элия дядю. Нет, не видел. Тогда они побежали к усадьбе Доменико, уже уверенные в глубине души, что их там ожидает самое худшее. Они нашли брата, он сидел на стуле среди олив, его руки безвольно свешивались, голова склонилась на грудь, шляпа валялась на земле. Он был мертв. Умер спокойной смертью. Легкий теплый ветерок тихо шевелил его волосы. Оливы вокруг него защищали его от солнца, а их листья что-то тихо нашептывали ему.
