Богу равным кажется мне по счастью
Человек, который так близко-близко
Пред тобой сидит, твой звучащий нежно
Слушает голос
И прелестный смех. У меня при этом
Перестало сразу бы сердце биться:
Лишь тебя увижу, — уж я не в силах
Вымолвить слова.
Но немеет тотчас язык, под кожей
Будто легкий жар пробегает, смотрят,
Ничего не видя, глаза, в ушах же —
Звон непрерывный.
Потом жарким я обливаюсь, дрожью
Члены все охвачены, зеленее
Становлюсь травы, и вот-вот как будто
С жизнью прощусь я.
Но терпи, терпи: чересчур далеко все зашло…
В этой массе мужчин — молодых и пожилых вояк и героев, огрубевших за годы войны и суровой жизни, обстрелянных дротиками и стрелами, рубленных и колотых мечами, забывших или никогда не знавших никаких «высоких» чувств, зато хорошо знавших боль, лишения, грязь и жестокость жизни — она казалась пришелицей из других миров. О чем она пела и как, и то, каким образом это все по-хорошему не вязалось с окружающей обстановкой, поднимая ее на другую высоту, магически подействовало на слушателей.
Последнюю фразу Таис пропела звонко, страстно, и оборвала, бессильно уронив руки. В завороженной тишине Таис подняла глаза, полные муки и обреченности, и тишина держалась, пока она не улыбнулась, давая понять, что таинство проникновения в жизнь чужой души закончилось, и это была только песня, милые мужчины, только песня.
По рядам пронесся вздох восхищения, перешедший в крики восторга. Вот это да! Значит, Таис попала в точку? Она пела известные стихи Сафо, но в ее необычном исполнении они прозвучали совершенно по-новому. Она приоткрыла тайники женской натуры, заставив звучать такие неожиданные струны души женщины, о существовании которых никто не догадывался. Так глубока и так ранима, бескорыстна и безнадежна может быть женская любовь. «Терпи…»
Александр вздрогнул. В очередной раз эта девчонка ухитрилась поразить его, пронзить до глубины души. Это невероятное существо, полное неразгаданных тайн, живущее по своим законам. «Я хочу знать, как она живет…» Когда это было?
Она протянула ему стихи, перевязанные ленточкой.
— А исполнительницу? — царь поцеловал ее в обе щеки и пригласил за свой стол, третьей на ложе. — Как ты умудряешься меня каждый раз удивлять?
— Стараюсь.
— Есть ли что-то на свете, в чем ты не идеальна?
— В ратном деле.
— Я рад, хоть что-то осталось на мою долю, — улыбнулся Александр.
Легкий светский разговор и обмен любезностями давно закончились. Все внимание Таис было поглощено Александром. Он рассказывал о битве и своих впечатлениях, о том, что его волновало. (А значит, и Таис.)
— Понимаешь, если я иду в бой… Я рвусь: кровь бурлит, меня тянет, уж не знаю, — жажда померяться силами, запах крови, ярость, страсть. И на лице у меня всякое выражение может быть: презрения, упоения. Все, что угодно, но только не страх. Я не хвастаюсь, честно. Так ведь? — он обратился к Гефестиону, рядом с которым сидел.
— Страх, да еще какой, испытывает каждый, — возразил Гефестион. — Ты, видимо, большое исключение, Александр. Но это перед боем. А во время боя он преобразовывается во что-то другое, в ярость, опьянение, ты правильно сказал. Ты пребываешь в каком-то лихорадочном состоянии, оно требует напряжения всех сил, но и приводит в восторг…
— Да, если ты идешь в бой, скованный страхом, то считай, что ты уже проиграл, — продолжил Александр. — И вот я пробиваюсь к колеснице Дария, меня ведет какая-то сила, я знаю, боги со мной. Он видит меня, и его лицо искажается гримасой ужаса! Ты знаешь, — он даже выпрямился от избытка чувств, — я опешил, увидев это. Мне так досадно стало. У человека армия в десять раз больше моей, они могли бы нас затоптать. Сколько возможностей было устроить нам западню, разбить нас при правильной тактике, которую может подсказать любой мой лохаг[15], но которую ему не предложил ни один из его полководцев. — Александр покачал головой.
— Тебе досадно, что нет достойного противника? — уточнила Таис.
— Да, что-то в этом роде… Ты так интересно все называешь, — царь усмехнулся. — Конечно, хорошо, что все так закончилось. Все еще может измениться, глупо, наверное, досадовать… — Он помолчал. — Просто, если раньше у меня было предчувствие победы или того, что случится, то сейчас прибавилось знание, что Дарий у меня в кармане. Это ново.
— Тебе жалко, что ты все знаешь наперед, и тебя не ждут большие сюрпризы, когда решение надо искать на ходу? — предположила Таис.
Александр снова смущенно усмехнулся:
— Зато от тебя одни сюрпризы. Да, ты в общем-то права.
— Тебе хочется, чтобы было трудно?
— Почти… — Александр на миг опустил глаза под проницательным взглядом Таис. — Мой внутренний голос, гений, как его понимал Сократ, или здравый смысл, называй, как знаешь, говорит, что в Тире будет трудно. И я не могу сказать, что меня это радует.
— Потому, что это ожидаемые трудности?
— Ладно, давай оставим эту тему, — засмеялся Александр, — ты меня приперла к стенке.
— Это очень интересно. Но, жить и знать все наперед, как Кассандра, — наверное, ужасно.
— Странно, что ты нашла, за что меня пожалеть. Есть ли человек, вознесенный судьбою на более высокую ступень счастья, чем я?
Таис подумала про себя, что нахождение на вершине чего бы то ни было может иметь и плохую сторону — одиночество, например, но не стала судить о том, чего не знала, а сказала лишь: «Да, это справедливо».
Обычно Александр отправлял ее спать до того, когда мужчины напивались и начинали вести себя бесконтрольно. Так было и сейчас, и она шла домой в отличном настроении, довольная днем и своим успехом. Птолемей вызвался ее проводить. «Знаем мы эти проводить», — подумала Таис, но согласилась. Птолемей ожидал, что ему перепадет от ее хорошего настроения, и не ошибся — она разрешила ему праздник.
К чести Птолемея надо сказать, что он хорошо усвоил мудрость: «Не насладится муж, когда жене не любо наслажденье» — и в любви выгодно отличался от большинства мужчин — нетерпеливых, неумелых, поглощенных собственными желаниями. А женщине куда приятней иметь дело с мужчиной, который знает, что нужно «ей». А ей для получения плотской радости подчас нужны совершенно другие вещи, чем «ему». Иногда, например, побольше времени. Поэтому Птолемей научился сдерживать свой пыл и со временем даже стал находить дополнительную прелесть в оттягивании и растягивании удовольствия. Сейчас он массировал и ласкал ее ноги, чередуя крепкие движения рук с нежными поглаживаниями и поцелуями. Таис чувствовала его мягкий язык, жадные зубы и теплое дыхание. Его волосы щекотали ее чувствительные ступни. Он любил ее ноги, да и как можно было что-то в ней не любить? В мерцающем свете светильников Птолемей вожделенно разглядывал ее роскошную фигуру божественные линии и формы, до которых ему не терпелось добраться.
