— Ты понимаешь, есть вещи, которые нельзя говорить просто так, без всякого основания… никому… тем более собственному мужу?
Она ничего не ответила, только взглянула на меня почти с испугом: наверное, мое лицо было искажено злобой. Наконец она сказала:
— Ты сам спросил меня об этом, и я тебе ответила.
— Но ты должна объяснить…
— Что именно?
— Ты должна объяснить, почему… почему ты меня презираешь.
— А вот этого я тебе никогда не скажу… Даже когда буду умирать.
Меня поразил ее непривычно решительный тон. Но удивление почти сразу же сменилось яростью, я уже не в силах был рассуждать спокойно.
— Скажи, я снова взял ее за руку, но на этот раз отнюдь не ласково. Скажи… за что ты меня презираешь?
— Я ведь говорила уже, что никогда этого тебе не скажу.
— Скажи, не то я сделаю тебе больно.
Вне себя я с силой сжал ее пальцы. Некоторое время она удивленно смотрела на меня, потом стиснула зубы от боли, и на ее лице отразилось то презрение, о котором до сих пор она только говорила.
— Перестань, резко сказала она, ты опять хочешь причинить мне боль.
Меня ударило это ее «опять», в нем, казалось, таился намек на какие-то мучения, которым я подвергал ее раньше, я почувствовал, что мне не хватает воздуха.
— Перестань… Как тебе не стыдно!.. На нас смотрят официанты.
— Скажи, за что ты меня презираешь?
— Брось дурить, пусти меня.
— Скажи, за что ты меня презираешь?
— Да пусти же!
Она резким движением вырвала руку, смахнув на пол бокал. Раздался звон разбитого стекла, она встала и направилась к выходу, громко сказав мне:
— Я буду ждать в машине… Ты пока расплатись.
Она вышла, а я остался неподвижно сидеть за столом, оцепенев не столько от стыда {изнывающие от безделья официанты, как и сказала Эмилия, не отрываясь, глазели на нас, не пропустив во время нашей ссоры ни одного слова, ни одного жеста), сколько пораженный необычностью ее поведения. Никогда прежде она не говорила со мной таким тоном, никогда так не оскорбляла меня. Кроме того, у меня в ушах продолжало звучать произнесенное ею «опять» еще одна печальная загадка, которую мне предстояло разгадать. Когда, каким образом, чем я мог ее ранить, на что она теперь сетовала, подчеркивая это «опять»? Наконец я подозвал официанта, расплатился и вышел.
Выйдя из ресторана, я увидел, что погода, с самого утра пасмурная, окончательно испортилась, моросил частый, мелкий дождь. Впереди в нескольких шагах я различил в темноте фигуру Эмилии. Она стояла у нашей машины, дверцы которой были заперты, и, не проявляя нетерпения, ждала меня под дождем.
— Извини, я забыл, что запер машину, проговорил я неуверенно, и в ответ услышал ее спокойный голос:
— Ничего… дождик совсем маленький.
Покорность, с которой она произнесла эти слова, вновь пробудила в моем сердце хотя это было чистым безумием надежду на примирение. Разве могла она, разговаривая со мной таким спокойным, таким нежным голосом, презирать меня? Я открыл дверцу и влез в машину. Эмилия села рядом со мной. Включив мотор, я сказал ей неожиданно веселым, чуть ли не игривым тоном:
— Ну-с, Эмилия, так куда же мы поедем? Не поворачивая головы, глядя прямо перед собой, она ответила:
— Не знаю… куда хочешь.
Я нажал на стартер, и машина тронулась. Как я уже сказал, меня вдруг обуяла неизвестно откуда взявшаяся игривость и веселость, всю скованность словно рукой сняло. Я чуть ли не вообразил, что, обратив все в шутку, отнесясь к происшедшему менее серьезно, заменив страсть фривольностью, мне удастся наладить отношения с Эмилией. Не знаю, что со мной случилось в эту минуту быть может, отчаяние, как слишком крепкое вино, бросилось мне в голову. С наигранной веселостью я воскликнул:
— Поедем куда глаза глядят… будь что будет!
Я чувствовал, что, произнося эти слова, я донельзя смешон как бывает смешон хромой, пытающийся проделать танцевальное па. Но Эмилия молчала, и я поддался овладевшему мной новому настроению. Я почему-то полагал, что запас моей веселости неисчерпаем, как море, однако очень скоро убедился, что это всего лишь робкий и мелкий ручеек. Теперь я вел машину по бежавшей впереди нас в свете фар Аппиевой дороге. Сквозь тысячи сверкающих нитей дождя из темноты неожиданно выступали то кипарисы, то какие-то красные кирпичные развалины, то беломраморная статуя, то специально оставленный незаасфальтированным участок древней римской дороги, вымощенной крупными неровными камнями. Неожиданно я произнес неестественно возбужденным голосом:
— Давай постараемся хоть раз в жизни позабыть, кто мы такие в действительности, вообразим, что мы студенты, ищущие укромного уголка, чтобы там спокойно предаться любви.
Она и на этот раз ничего не ответила, ее молчание придало мне смелости, и, проехав еще немного, я резко затормозил. Теперь дождь лил как из ведра, и двигавшиеся вверх и вниз щеточки на ветровом стекле не успевали разгонять струйки воды.
— Мы двое студентов, неуверенно повторил я, меня зовут Марио, а тебя Мария… Наконец-то мы нашли тихое местечко… Это ничего, что идет дождь… В машине нам так хорошо… поцелуй меня.
Говоря это, я с решительностью пьяного обнял ее за плечи и попытался поцеловать.
Не знаю, на что я надеялся: после истории в ресторане я должен был бы понять, чего мне ждать в этом случае. Эмилия сначала довольно мягко попыталась высвободиться из моих объятий, потом, поскольку я не отпускал ее и даже, взяв рукой за подбородок, старался повернуть к себе ее лицо, с силой оттолкнула меня.
— Ты что, сошел с ума?.. Или, может, ты пьян?
— Нет, не пьян, пробормотал я, поцелуй меня.
— И не подумаю, ответила она с неподдельным возмущением, вновь отталкивая меня. И добавила: И ты еще удивляешься, когда я говорю, что презираю тебя… Как можешь ты так себя вести… после того, что между нами произошло…
— Я люблю тебя.
— А я тебя нет.
Я чувствовал, что смешон, и это причиняло мне особенно острую, особенно невыносимую боль. Я понимал, что очутился в положении не только смешном, но и безвыходном. Но я все еще не хотел признавать себя побежденным.
— Ты поцелуешь меня, хочешь ты того или нет! крикнул я, стараясь, чтобы голос мой звучал по-мужски грубо, и набросился на нее.
На этот раз она не стала отталкивать меня, а просто открыла дверцу, и я повалился на пустое сиденье. Выскочив из машины, Эмилия побежала по дороге, не обращая внимания на все усиливающийся дождь.
На мгновение я остолбенел, уставившись на пустое сиденье. Потом, мысленно обругав себя дураком, тоже вылез из машины.
Дождь хлестал немилосердно, и, едва я ступил на землю, нога у меня по щиколотку погрузилась в лужу. Это привело меня в ярость, и вместе с тем я почувствовал еще большую жалость к себе.
