— Нет, я старуха, мне недолго осталось жить, — ответила синьора Делия. Тема неминуемой смерти была одной из ее любимых, вероятно, потому, что она не только возбуждалась сама, но и полагала, что вместе с ней волнуются и другие. — Я скоро умру, и между тем я так довольна, так довольна, что оставляю мою дочь такому хорошему человеку, как вы, Марчелло.
Марчелло, руку которого синьора Делия прижимала к сердцу, вынужден был принять весьма неудобную позу, нагнувшись над тарелкой со спагетти. Он не смог сдержать легкого движения нетерпения, не ускользнувшего от пожилой женщины. Правда, она приняла его за протест против чрезмерных похвал.
Да, — повторила она, — вы такой хороший, такой добрый… Иногда я говорю Джулии: тебе повезло, что ты встретила такого хорошего молодого человека… Я прекрасно знаю, Марчелло, что доброта нынче не в моде, но позвольте сказать человеку, который много старше вас: в мире важна только доброта… а вы, к счастью, такой добрый, такой хороший.
Марчелло нахмурился и ничего не сказал.
Дай ему поесть, бедняжке! — воскликнула Джулия. — Разве ты не видишь, что пачкаешь ему рукав соусом?
Синьора Джинами выпустила руку Марчелло и, взяв письмо, сказала:
Письмо напечатано на машинке и послано из Рима… не удивлюсь, Марчелло, если его написал кто-нибудь из ваших коллег по службе.
— Ну, мама, на сей-то раз можно узнать, что там написано?
Вот оно, — сказала мать, протягивая дочери письмо, — прочти его, только не вслух… там мерзости, которые мне неприятно слушать… а когда прочтешь, отдай его Марчелло.
Не без тревоги Марчелло следил за тем, как невеста читала письмо. Потом, презрительно скривив рот, Джулия произнесла: "Какая гадость" — и протянула листок Марчелло. В письме, напечатанном на веленевой бумаге, было всего несколько строк, лента на машинке была совсем бледная. "Синьора, позволяя своей дочери выйти замуж за доктора Клеричи, вы совершаете не просто ошибку, вы совершаете преступление. Отец доктора Клеричи в течение многих лет содержится в психиатрической лечебнице, ибо одержим сумасшествием сифилитического происхождения, а, как вам известно, эта болезнь — наследственная. Еще есть время: помешайте свадьбе. Друг".
"Так, и это все", — подумал Марчелло, почти разочарованный. Ему показалось, что разочарование было сильнее облегчения: он словно надеялся, что кто-то еще узнает о трагедии, случившейся с ним в детстве, и отчасти избавит его от бремени знания. Тем не менее его поразила фраза: "Как вам известно, эта болезнь — наследственная". Он прекрасно знал, что причиной отцовского безумия был вовсе не сифилис и что не было ни малейшей опасности, что однажды он, подобно отцу, сойдет с ума. И все же ему показалось, что эта фраза со злобной угрозой указывала на безумие иного рода, которое как раз могло оказаться наследственным. Марчелло тут же отбросил эту, едва промелькнувшую, мысль. Он вернул письмо матери Джулии, сказав спокойно: "Там нет и крупицы правды".
— Да я знаю, что там все ложь, — ответила добрая женщина почти оскорбленно. Помолчав, она добавила: — Я знаю только, что моя дочь выходит замуж за хорошего, умного, честного, серьезного человека… и к тому же красивого, — заключила она с некоторым кокетством.
Прежде всего красивого, ты можешь сказать об этом громко, — подтвердила Джулия, — поэтому тот, кто написал письмо, гнусно намекает, что Марчелло — неполноценный… Видя, что Марчелло так красив, он и допустить не может, чтоб тут не было какой-нибудь червоточины… идиот!
"Кто знает, что бы они сказали, — невольно подумал Марчелло, — если бы узнали, что в тринадцать лет у меня почти что была любовная связь с мужчиной и что я убил его". Он заметил, что, как только прошел страх, вызванный письмом, им овладели обычные меланхолия и апатия, вернулось созерцательное настроение. "Возможно, — снова подумал он, глядя на невесту и синьору Джинами, — им бы от этого не стало ни холодно ни жарко, нормальные люди — толстокожи". И он понял, что завидует обеим женщинам, их "толстокожести".
Внезапно он сказал:
— Как раз сегодня я должен навестить отца.
— Ты пойдешь туда с матерью?
— Да.
— Макароны были съедены, снова появилась девочка-служанка, сменила тарелки и поставила на стол блюдо с мясом и овощами. Как только горничная вышла, мать, взяв письмо и разглядывая его, сказала:
— Хотелось бы мне знать, кто написал это письмо.
Мама, — вдруг проговорила Джулия с внезапной и преувеличенной серьезностью, — дайка мне письмо.
Она взяла конверт, внимательно рассмотрела его, затем вытащила лист веленевой бумаги, изучила его, нахмурив брови, и наконец воскликнула громко и негодующе:
Я прекрасно знаю, кто написал это письмо… не может быть никаких сомнений… ах, какой подлец!
— Но кто это?
— Один несчастный, — ответила Джулия, опуская глаза.
Марчелло ничего не сказал. Джулия работала секретаршей в кабинете одного адвоката, возможно, подумал Марчелло, письмо было написано одним из его многочисленных помощников.
— Безусловно, какой-нибудь завистник… У Марчелло в тридцать лет такое положение, что ему могут позавидовать многие зрелые мужчины, — сказала мать.
Для вида, хотя его это не интересовало, Марчелло спросил у невесты:
— Если ты знаешь имя того, кто написал письмо, почему ты его не назовешь?
Не могу, — ответила она задумчиво, но уже не возмущаясь, — но я сказала тебе: это один несчастный.
Она передала письмо матери и взяла мясо с блюда, которое принесла служанка. Какое-то время все трое молчали. Потом мать с искренним недоумением заметила:
И все же я не могу поверить, что есть настолько дурные люди, что они способны написать подобное письмо о таком человеке, как Марчелло.
— Не все же любят его так, как мы с тобой, мама, — ответила Джулия.
— Но кто, — вдруг с пафосом вопросила мать, — кто может не любить нашего Марчелло?
Знаешь, что о тебе говорит мама? — спросила Джулия, к которой, казалось, вернулись обычная веселость и болтливость. — Что ты не человек, а ангел, так что, может быть, когда-нибудь ты войдешь к нам не через дверь, а влетишь в окно. — Она подавила смешок и прибавила: — Когда пойдешь исповедоваться, священнику будет приятно узнать, что ты ангел. Не каждый день случается выслушать исповедь ангела.
Ну вот, ты, как всегда, подшучиваешь надо мной, — сказала мать, — но я нисколько не преувеличиваю. Марчелло для меня — ангел. — Она посмотрела на Марчелло с чрезмерной, приторной нежностью, и сразу же глаза ее наполнились слезами. Чуть погодя она добавила: — Я знала в своей жизни только одного такого же хорошего человека, как Марчелло, — это был твой отец, Джулия.
На сей раз, как то приличествовало, Джулия приняла серьезный вид и опустила глаза. Между тем лицо матери претерпевало постепенные изменения: из глаз заструились обильные слезы, патетическая гримаса исказила черты дряблого, опухшего, обрамленного клоками встрепанных волос лица, краски и линии которого, казалось, смешивались и расплывались, словно находились за стеклом, по которому потоками стекала вода. Мать поспешно поискала платок и, поднеся его к глазам, пролепетала:
