Книга Конформист - Альберто Моравиа

— Я подумал, что, в конце концов, мы можем поехать в Париж.

Не помня себя от радости, Джулия захлопала в ладоши:

— Ах, как хорошо! Париж — это моя мечта!

Она бросилась ему на шею и страстно поцеловала.

Если б ты знал, как я довольна! Я не хотела говорить тебе, но мне так хочется поехать в Париж… я боялась, что это будет стоить слишком дорого.

Поездка в Париж будет стоить примерно столько же, как и в любое другое место, — заметил Марчелло, — но не беспокойся о деньгах, на сей раз мы их найдем.

Джулия была в восторге. "Как я довольна", — все время повторяла она. Сильно прижавшись к Марчелло, она прошептала: "Ты любишь меня? Почему ты меня не поцелуешь?" И Марчелло вновь ощутил, как рука невесты обвилась вокруг его шеи, а ее губы прижались к его губам. На этот раз страстность поцелуя была удвоена благодарностью. Джулия вздыхала, извивалась всем телом, прижимала к груди руку Марчелло, быстро и лихорадочно шевелила языком у него во рту. Марчелло был взволнован и подумал: "Если бы я захотел, то мог бы овладеть ею сейчас, здесь, на этом диване". И он снова почувствовал, как хрупко то, что он называл нормальностью.

Наконец они оторвались друг от друга, и Марчелло сказал, улыбаясь:

— К счастью, мы скоро поженимся, не то боюсь, как бы мы не стали любовниками.

Пожав плечами, Джулия с лицом, раскрасневшимся от поцелуев, ответила с пылким и простодушным бесстыдством:

— Я так люблю тебя… ничего другого я бы и не хотела.

— В самом деле? — спросил Марчелло.

— Хоть сейчас, — смело сказала она, — прямо здесь, сию минуту…

Она взяла руку Марчелло и стала медленно целовать ее, поглядывая на него блестящими, взволнованными глазами. В этот момент открылась дверь, и Джулия отпрянула от него. Вошла мать Джулии.

Глядя, как будущая теща подходит к нему, Марчелло подумал, что и она, как многие другие, появилась в его жизни из-за того, что он искал спасительную нормальность. Не могло быть ничего общего между ним и этой сентиментальной, преисполненной слезливой нежности женщиной, ничего, кроме его желания глубоко и прочно пустить корни в стабильном, устоявшемся человеческом обществе. Мать Джулии, синьора Делия Джинами, была дородной дамой, у которой приметы зрелого возраста проявились в своеобразном распаде как тела, так и души. При каждом ее шаге казалось, что под бесформенным платьем все части ее распухшего тела движутся и перемещаются самостоятельно. Из-за всякого пустяка ее охватывало мучительное волнение, переставая владеть собой, она экстатически всплескивала руками, а голубые водянистые глаза наполнялись слезами. В эти дни, в ожидании близкой свадьбы единственной дочери, синьора Делия впала в состояние постоянной растроганности: она только и делала, что плакала — от радости, как объясняла она сама. Каждую минуту она чувствовала потребность поцеловать то Джулию, то будущего зятя, которого, по ее словам, она уже полюбила как сына. Подобные излияния вызывали у Марчелло чувство неловкости, но он понимал, что они были одной из сторон реальности, в которой он хотел укорениться, поэтому он переносил их и оценивал все с тем же чувством несколько мрачного удовлетворения, которое вызывали у него уродливая мебель в квартире, разговоры Джулии, празднование свадьбы и требования Дона Латтанци. Однако на сей раз синьора Делия была не растрогана, а скорее возмущена. Она размахивала листком бумаги и, поздоровавшись с поднявшимся с дивана Марчелло, сказала:

— Анонимное письмо… но прежде пойдемте обедать… все готово.

— Анонимное письмо? — воскликнула Джулия, поспешив за матерью.

— Да, анонимное письмо… До чего же все-таки люди гадкие!

Марчелло вошел вслед за ними в столовую, пытаясь спрятать лицо в носовой платок. Известие об анонимном письме все перевернуло в нем, и он старался не показать этого женщинам. Он услышал, как мать Джулии воскликнула: "Анонимное письмо!", и в ту же секунду подумал: "Кто-то написал о смерти Лино". При этой мысли кровь отхлынула у него от лица, ему стало тяжело дышать, и его охватило чувство смятения, стыда и страха, необъяснимое, неоправданное, ошеломляющее, никогда прежде не испытанное, разве что в первые отроческие годы, когда еще свежо было воспоминание о Лино. Чувство это было сильнее Марчелло, и его умение владеть собой было мгновенно сметено подобно тому, как охваченная паникой толпа опрокидывает слабый кордон полицейских, призванный сдержать ее. Идя к столу, он до крови искусал себе губы: значит, в библиотеке, отыскивая сообщение о преступлении, он ошибся, уверив себя в том, что старая рана затянулась. Она не только не затянулась, но была куда глубже, чем он подозревал. К счастью, за столом его место было против света, спиной к окну. Молча, с суровым видом он сидел во главе стола, по правую руку от него была Джулия, по левую — синьора Джинами.

Анонимное письмо лежало на скатерти, рядом с тарелкой матери Джулии. Вошла девочка-служанка, держа в руках большое блюдо, полное макарон с соусом и сыром. Марчелло вонзил вилку в красный промасленный клубок, взял небольшую порцию спагетти и положил себе на тарелку. Сразу же обе женщины запротестовали:

— Почему так мало? Ты останешься голодным… возьми еще.

Синьора Джинами прибавила:

— Вы работаете, вам надо питаться как следует.

Джулия тут же порывисто взяла с блюда еще макарон и положила их на тарелку жениху.

Я не голоден, — сказал Марчелло голосом, который показался ему странно приглушенным и встревоженным.

Аппетит приходит во время еды, — ответила Джулия, с увлечением накладывая себе спагетти.

Служанка вышла, унося с собой почти пустое блюдо, и мать сразу же сказала:

Я не хотела его показывать… думала, не стоит… В каком, однако, мире мы живем!

Марчелло промолчал, склонился над тарелкой и набил рот спагетти. Он все еще боялся, что письмо касалось Лино, хотя умом понимал, что это невозможно. Но страх был неудержим, он был сильнее всякого разумного объяснения. Джулия спросила:

— В конце концов, можно узнать, о чем идет речь?

Прежде всего, — ответила мать, — я хочу сказать Марчелло, что, если бы в этом письме были понаписаны вещи в тысячу раз хуже, он должен быть уверен, что мои чувства к нему останутся неизменными. Марчелло, вы для меня как сын, а вы знаете, что любовь матери к сыну сильнее всякой клеветы.

Глаза у нее вдруг налились слезами, она повторила:

Как настоящий сын, — потом схватила руку Марчелло, поднесла ее к сердцу, прибавив: — Дорогой Марчелло.

Не зная, что делать, что сказать, Марчелло сидел молча и неподвижно, дожидаясь, пока закончится излияние чувств.

Синьора Джинами растроганно посмотрела на него и добавила:

— Вы должны простить такую старуха, как я, Марчелло.

Мама, что за глупости, ты вовсе не стара! — воскликнула Джулия, которая настолько привыкла к материнским сантиментам, что не придавала им значения и не удивлялась.