Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
Но Тося Чекина стояла на своем:
– Вот Сережа подрастет – пусть идет в поварское. А Валечку не пущу. Да еще и думать-то рано об этом…
– Это верно. – И тетка вздохнула, бережно положив на стол похоронную.
У Чекина было двое детей – Вале восемь лет, а Сереже ровно год.
– Тьфу ты! Опять свет погасили…
– Экономят, – вздохнула Тося.
Помолчали.
– А Валечка не боится в темноте? – спросила тетка.
– Нет… Валя!
– Я иду, мама.
Валечка пошелестела тетрадями и пришла из той комнаты.
– Я как раз уроки кончила. Ну как раз, мама!
– Вот и умница.
Тетка шепнула:
– Не знает? Не говорила?
– Нет еще, – сказала мать и спросила у Вали: – Значит, кончила уроки?
– Как раз. Последнюю цифру написала – и погас свет!
– Молодец…
Маленькая Валечка почувствовала, что мать хочет ее обнять, и ощупью, в темноте шагнула ближе и ткнулась в живот матери.
– Молодец. – Мать погладила ее по голове. – Первоклассница моя… Скоро ли Сережа наш таким будет?!
– Скоро, – сказала тетка. – Если пошел, теперь все скоро.
– Нет… – сказала мать. – Он еще не ходит.
– Как не ходит? Сама видела…
– Будет врать-то.
И тут вмешалась Валечка:
– Мам, это правда. Пошел Сережа. Сегодня пошел.
– Да?
– Ты ж весь день болела, мама. Вот и не заметила…
Мать промолчала. Тетка тихонечко вздохнула и в темноте потрогала рукой на столе похоронную. А Валя с детской обязательностью и настойчивостью еще раз пояснила:
– Ты болела, весь день лежала, вот и не заметила.
В девятом классе Валечка Чекина читала запоем, особенно же ей нравился Бальзак. Выпущенный золотистый пятнадцатитомник докатился волной до самых глухих городков.
– И ты все это читала? – с завистью спросила подружка-одноклассница.
Обе только что пришли из школы – уже вечер; и Валя ответила ей со значительностью:
– По второму разу читаю.
– Нравится?
– Очень.
Обе бросают свои портфели. За окном – зима, долгая зима провинциального городка. Долгий зимний вечер с вьюгой. Да еще матери работают в ночную смену – дивное время! Можно бы сесть за домашние уроки, но девятиклассниц уроки не очень-то пугают.
Обе сидят, нет, полулежат на пуховой материнской перине, две подружки. И Валя читает заложенные страницы.
– Иди, иди! Делай уроки! – кричат они маленькому Сережке, если он вдруг входит к ним.
Он кое-как перешел во второй класс, он вял и совершенно безлик.
– Мне скучно, – робко лепечет он, появляясь в дверях.
– Иди, иди.
Наконец они вспоминают, что его пора кормить и укладывать спать. Ест Сережа медленно и вяло: он вообще апатичный. И какой-то прибитый. Ни жизни в глазах, ни искорки.
– Ешь быстрее!
Сережа равнодушно жует. Они подгоняют его с неосознанной подростковой жестокостью:
– Ну ты – дите войны!.. Быстрее!
Для них это шутка, а смысл выражения далек. Сережа роняет ложку. Кажется, он спит над тарелкой.
– Ну ты посмотри на него! Его можно в цирке показывать! – говорит Валина подружка. Перед глазами у нее все льется сладкий мед читаемого романа. И Валя берет ложку и энергично «докармливает» – впихивает ему за ложкой ложку.
– Вот он всегда такой. Его в школе даже девчонки бьют, а он только нюнит… Плакса! И каким он только в жизни будет?! Дите войны, еще немножечко кашки?
Но каша изо рта Сережи вываливается опять в тарелку. Он как бы спит.
– Хватит! – решает Валя. Поит сладким чаем и быстро укладывает его в кровать.
Валя собирает ему на завтра портфель, затем они гасят в его комнате свет. А сами, прижавшись, опять утыкаются в золотистую книгу.
– Сейчас, – шепчет Валя, листая. – Сейчас я тебе прочитаю, что она ему ответила…
– А этот журналист ее еще встретит?
– Да. Такая любовь будет!
– Найди-ка, листай быстрее.
– Подожди. Гляну в комнату.
Валя идет к уснувшему братишке. Она подтыкает углы одеяла и возвращается, чтобы, отыскав, читать щемящую страницу. Барак полузанесен. За окнами долгая уральская зима, а мать работает в ночную смену.
– Сейчас, сейчас, – шепчет Валя, листая книгу.
В конце девятого класса Валя была влюблена. Она была влюблена и в десятом, вплоть до самых выпускных экзаменов. В преподавателя литературы. Самая подходящая личность.
Однажды поздним вечером она не сдержалась, заплакала и кинулась к матери. Уже ложились спать. И вот, худенькая, в ночной рубашке, заливаясь слезами, Валя кинулась. И шептала матери, что «сильно-сильно» любит.
Мать, утомленная работой, заспанная и плохо соображающая, восприняла это однопланово:
– Я ему покажу!.. Небось говорил о Пушкине, а сам глаз не сводил!
Валя так и затряслась:
– Ой, что ты, мамуля. Ради бога. Он совсем не такой!
Валя хватала мать за руки, сжимала и целовала ей руки:
– Мамуля, прошу… Я ж тебе призналась. Я ж от сердца.
И мать поняла: уложила ее спать, пообещала молчать. Однако она еще не вполне была уверена, что молчать – это правильно. А Валя была как больная: лепетала, объясняла – лицо, руки и все тело горели. Наконец она забылась. Мать отпустила ее горячую руку, укрыла худенькие плечи.
– Тошшая, – сказала мать тихо. С возрастом мать делалась грузной и все больше, как велось у пожилых людей в городке, нажимала на шипящие звуки. Тошшая. Нишшота. И тому подобное.
И тут же пошла к тетке – поделилась случившимся. И спросила, не нагрянуть ли все-таки к учителю?
– Мне только в глаза ему глянуть – и я все пойму.
– А нужно ли?
Мать пояснила:
– Я столько лет без мужа живу: насквозь мужиков вижу. Мне только один раз в глаза ему глянуть в таком разговоре…
Но тетка была против:
– Не ходи. Не обращай внимания. Я голову дам отрезать, что учитель за свою честь больше трясется, чем твоя Валя.
– И ничего, значит, не делать?
– Ни-ни.
– Я и сама не очень хочу идти – ведь шум-то будет, а будет ли толк?
– Именно. А Валечке объясни, что это бывает и проходит.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
