Пока возжаждавший приключений обитатель золотого рая ладонями счищал с огромных ступней давленые псевдососиски, а ладони в свою очередь вытирал о штаны, Молчанов сел и попробовал отодвинуться от него как можно дальше.
Завершив очистные мероприятия, новоэдемец посмотрел на хозяина каюты предаными голубыми глазами и вопросил (почему-то шепотом, с мимолётной оглядкой на люк):
– Степан Степанович, вы не будете так добры сказать: что там дальше?
– Где это «там»? – раздраженно осведомился Матвей.
– Ну, в тех стихах, которые вы заказали в ресторане. «Райская баллада», да?
– Тьху ты! Вот именно сейчас мне больше делать нечего, кроме развлекать всяких… этих… Башка трещит, тошно, так ещё и ты со стихами! Хоть бы ж подумал: где я тебе тут запись возьму?!
– Ну, может, хоть перескажете как-нибудь? – Взгляд незваного гостя сделался ещё преданнее. – Очень уж интересно, что дальше там…
– Интересно! – Злобно передразнил экс-Чинарёв. – Чего ж тогда, в ресторане вашем, было на меня с кулаками кидаться, ежели интересно?
Новоэдемский искатель приключений сконфуженно заморгал.
– Так ведь все кинулись, – вымучил он наконец.
– А ты на всех не оглядывайся. Ты сам думай. А то затевать всякие затеи действительно все горазды, но как доходит до расхлёбывания, эти «все» обязательно куда-то деваются…
Преданность невыносимо-голубых глаз переплавилась в такое дремучее непонимание, что Матвей, оборвав свою проповедь, только рукой махнул: «Забыли, ладно…» И тут же горько засожалел о последнем из двух вырвавшихся слов. Потому что новоэдемец немедленно высунул голову в коридор и радостно прошипел:
– Он согласен!
Матвею Молчанову никогда ещё не выпадало оказаться на пути мчащегося во весь опор стада гиппопотамов. Но звуки, которыми коридор откликнулся на шипение незваного гостя… Нет, плохое сравнение. Куда им, гиппопотамам-то…
Слава Богу, любителей стихов оказалось всего-навсего четверо. И слава Богу, что до отчётливого хруста вдавленный ими в стену Матвей не растерялся. Он сразу понял: единственный способ поскорее избавиться от нашествия – это прочитать-таки проклятую хренову… то есть Молчановскую поэмку.
С третьей или четвёртой попытки сумевши набрать в лёгкие достаточную порцию воздуха, Молчанов-Чинарёв-Рашн мученически прохрипел:
– Пёс с вами, щенки проклятые. Слушайте.
РАЙСКАЯ БАЛЛАДА
Смех Писаньем не велено в дерзость вменять.
Смех – не грех, был бы лишь незлоблив.
Так преступно ль шальные стихи подгадать
Под старинный нескучный мотив?
* * *
От святого Петра, ключаря райских врат,
По начальству доклады идут:
Что ни день, столько душ отправляется в ад,
Что за вход черти взятки дерут.
А извечный путь в рай лопухами зарос,
Ходоки на нём перевелись:
Душам проще бездельно сползать под откос,
Чем карабкаться в горнюю высь.
«У коллег кой-чего перенять бы пора, –
Поучает начальство в ответ. –
Коль, к примеру, нейдёт к Магомету гора –
Сам уходит к горе Магомет».
Сложно, что ли, святому собраться в поход?
Ветер странствий кого не влечет?
Рясу – в скатку, ключи – на крючок у ворот,
Да записочку рядом (вдруг кто забредёт?):
«Вышел в люди на переучет».
А погода стояла тогда – боже мой!
Разноптичьем вызванивал лес,
И цветы вдоль обочин живой синевой
Отражали безбрежность небес…
Пётр не много, не мало успел прошагать,
То псалмы, то сонеты жужжа,
Как случись колоброда ему повстречать
(колоброд – это вроде бомжа).
Где бегом, где ползком тот упрямо держал
Путь к сиянию райских ворот…
«Ну куда, братец, прёшь? – Пётр плечами пожал, –
Ты ж не помер ещё, обормот!»
Встречный веки поскрёб хрящеватым перстом,
Сколупнул с них засохшую грязь,
Разглядел солнцекованный нимб над Петром
И заныл, на колени валясь:
«Ваша светлость, примите! Я рай заслужил!
Я живу, как пархатый шакал.
Отродясь я не крал, не курил и не пил,
И ещё до сих пор никого не убил,
И чужого осла не желал.
Я посты соблюдаю с младенческих лет,
С детства бабы не знал ни одной.
Я кругом анана… этот… а-на-хо-рет».
«Врёшь!» – уверенно молвил святой. –
Слишком много потребно для святости сил
На земле, в сей юдоли греха.
Я, бывало, и то…» – Пётр усы прикусил
И умолк, закрасневшись слегка.
«Я не вру, ваша честь, – завывал колоброд, –
Мне страшны воровство и война.
При малейшей опасности слепну, как крот,
А ещё меня корчит и пучит до рвот
От еды, конопли и вина.
Мама часто роняла меня вниз башкой
С чердака на засохший цемент.
И с тех пор я больной и трусливый такой,
А еще я с тех пор импотент.»
«И, в добавок, кретин, – подытожил святой. –
Ишь, заслуга: не мочь нагрешить!»
Что ж, однако, мне делать с тобой, милый мой?
Испытательный срок предложить?
Распорядок приёма стандартен для всех:
Уходи и вернись через год.
Если год проживёшь без намёка на грех…»
«Понял», – горько всплакнул колоброд.
Он плотнее закутал в тряпьё телеса
И глаза рукавом промокнул,
А святой воровато взглянул в небеса
И как будто бы им подмигнул.
Вышину не пятнали в тот день облака,
Чист и ласков был солнечный свет…
Что же там, в синиве, громыхнуло слегка —
Будто взгляду святого в ответ?
* * *
Для Петра год мелькнул, как стрела сквозь камыш —
В треске митингов, в схлёстах идей.
Из трущоб, из-под вблеск раззолоченных крыш
Он спасал непогасших людей.
Вникнув в жизнь на земле, Пётр озлился, как бес,
И чудные случились дела:
Он пришел наспасать себе душ для небес,
А спасал для мучений тела.
Иногда, улучив пару кратких минут,
Пётр замаливал вольность свою:
Души праведных нынче понадобней тут,
Чем на вечном покое в раю.
Но когда он собрался в обратный поход,
Душ пяток за ним всё же плелись.
