Канунников стоял перед зеркалом, чувствуя, как по спине пробежали мурашки. Крупные такие мурашки, размером с тропических тараканов. Генерала редко кому удавалось сбить с толку, но это был как раз тот случай. В зеркале абсолютно ничего не отражалось. Ни Федор, ни обстановка кабинета. По серебристой поверхности мельтешили яркие блики, но это не был свет лампы. Яркие всполохи переливались в глубине зеркала.
Федор осторожно прикоснулся кончиками пальцев к твердой поверхности. По поверхности зеркала прошла рябь, словно круги по воде от брошенного камня.
— Приятно иметь дело с разумным человеком. Поверьте, таких почти не осталось, — отозвалось на прикосновение зеркало. Сейчас голос не шел откуда-то со стороны, а звучал прямо в голове.
— Верю. — Генерал неожиданно легко согласился. Он действительно считал, что Федор Канунников, то есть он сам, единственный и неповторимый человек на свете. Второго такого не сыскать.
— Хорошо, что зеркало сразу не расколотили. А то другие сразу бац — и одни осколки. Как это на вас, людей, похоже: нет человека, нет проблемы.
— Ты человек?
— А что, похож? — В голосе невидимого собеседника прорезались язвительные ноты. — Нет, и никогда им не был. Никакого мистического трепета переживаний не испытываете? Насколько я знаю, у вас в юнкерском училище всегда была твердая пятерка по Закону Божьему…
Генерал-майор Рабочей-Крестьянской Красной армии в юнкерскую бытность всегда учился на «отлично». В его выпускной диплом сиротливо затесалась одна четверка по военной топографии, но она общей картины не портила. Экзамены по выживанию Канунников тоже всегда сдавал на «отлично». У него были строгие и взыскательные учителя. Один из них, рябой, с вислыми усами и рысьими глазами, не раз устраивал ему проверки на прочность. В его работе, где главным призом была жизнь, Федор лидировал с заметным отрывом от других. Простым везением это назвать было нельзя. На это он сам себе не мог ответить с полной уверенностью. Судьбу никогда до конца не понять и не обмануть. Хотя попытаться можно. У некоторых это получалось. А что до мистики, то окопы Первой мировой и кровавая мясорубка Гражданской войны и вовсе сделали его атеистом. Хорошо еще, что не воинствующим безбожником. Такой радикальный подход к теологии претил его аристократическому происхождению и воспитанию. Но Канунников прекрасно помнил, кто бережет береженого, и на всякий случай размашисто перекрестил болтливое зеркало. Помедлил и перекрестился сам. Неожиданно на душе стало легче, настороженность исчезла, уступив место профессиональному любопытству. Крестообразные жесты начальника бывшего секретного биологического отдела НКВД, а теперь Главного разведывательного управления РККА не остались без внимания.
— Нет! Только не это! — отчаянно заголосило зеркало, поверхность сильно выгнулась, а потом обратно приняло старую форму. Голос, весело хихикая, поинтересовался: — Помогло?
— Так, на всякий случай решил попробовать. Вдруг сработает, — ничуть не смутился генерал, переступив босыми ступнями.
— Вы открыли много дверей, стремясь узнать, что за ними. Почему бы не узнать, что кроется еще за одной?
Зазеркальный собеседник, похоже, не отличался особым терпением, его привычка «брать быка за рога» импонировала офицеру. Сам такой. Вопрос неожиданно развеселил Федора. Он поинтересовался:
— Где надо расписаться? Может быть, скрепим договор кровью?
— Вы меня с кем-то путаете, — подчеркнуто сухо прозвучало в ответ. — Господ… товарищ генерал-майор.
— Давай перейдем на «ты»? — неожиданно предложил Канунников. Обычно он не любил опускаться до панибратства, но сейчас был особый случай, надо было «прощупать» собеседника, а для этого быстрее установить доверительный контакт.
— Легко, Федя! Когда-нибудь и на брудершафт махнем по заздравному кубку.
— А как мне тебя звать-величать? Свет мой зеркальце, скажи, да гм-м… лик свой покажи. — Канунников сразу же подстроился под манеру речи собеседника. — Не покажешься мне? Поговорим по-людски… по душам.
— Извини меня, что сразу не представился. Заболтался, такое со мной бывает. — Помедлив, зеркало продолжило после короткой паузы: — Зови меня Путник.
— Приходится часто путешествовать?
— Можно и так сказать, — уклонился от прямого ответа Путник.
— Врешь, поди. Что за имя такое — Путник? Это больше смахивает на кличку или позывной.
— Вру, конечно, — покладисто согласилось зеркало. По его поверхности прошла сильная рябь, застывшая горизонтальными складками, похожими на морщины старого и усталого человека. — Я постоянно вру. Скажу больше, иногда я сам себе не верю. Вот тебе верю, а себе нет. Путник — не кличка, а прозвище. Я к нему привык, и ты меня так зови.
Рябь на зеркале разгладилась. На нем, как на проявляющейся фотографии, проступило изображение человека в полувоенном френче. Лысая голова дынькой на короткой шее. Одутловатое холеное лицо с рыхлыми щеками и щеточкой усов. Переносицу мегрельского носа оседлало бликующее пенсне в золотой оправе. За линзами стекол прятались глаза-буравчики. Всесильный повелитель малиновых околышей с плохо скрываемой брезгливостью рассматривал Канунникова. Словно видел перед собой докучливое насекомое, а не человека.
— Перебор! — Федор скривился, как от зубной боли. — Не пойдет.
Изображение начальника самого устрашающего и могущественного наркомата страны картинно закатило глаза:
— Мнэ на тэ-ебя не угодить.
Рябь прошлась по зеркалу, стирая без следа неугодный образ. Прошла и на мгновение застыла. «Морщины» на зеркале вновь разгладились, и из его глубины всплыло изображение уже другого человека.
На Канунникова из рамы смотрел широкоплечий мужчина в кожаном доспехе, представляющем собой куртку с короткими рукавами и металлическими пластинами, пришитыми на груди. Голову закрывал остроконечный покатый шлем с изогнутыми рогами по бокам. Под горлом сходились концы синего плаща с меховой оторочкой, скрепленные заколкой в виде необычного знака, притягивающего взгляд, — вертикальная полоска металла, от которой справа под косым углом вниз тянулись два луча.
«Надо запомнить», — пронеслось в голове Федора.
Из-за плеча торчала обоюдоострая секира потрясающе внушительных размеров. Лезвие было инкрустировано серебряными накладками, испещренными золотыми рунами. Светлые волосы до плеч, короткая борода…
На Канунникова внимательно смотрели чудные глаза. Один был ярко-зеленый, второй — синий. Цвет у глаз был разный, а зрачки одинаковые, цепкие и одновременно притягивающие. Лицо обычное: прямой нос, упрямо выдвинутый вперед подбородок. На левой скуле, сползая на шею, багровело уродливое пятно, как от глубокого ожога. Выражение лица было в высшей степени неопределенное: посмотреть справа — смеется, а слева — едва не плачет. Возраст где-то под сорок лет, а может, и больше. Точно не определить.
— Так лучше? — поинтересовался Путник, широко улыбнувшись.
