Наконец я услышал, что она поднимается обратно, очень медленно. Лицо ее побледнело — куда больше обычного. В глазах блестели слезы.
— Нигде нет, — прошептала она. — Исчез, бесследно.
Мы подошли к арочному окну и уставились в пустое небо над городом.
И вдруг меня стало клонить наружу. Едва успев ухватиться за подоконник, я приложил руку к груди.
— Мина… — испуганно выдохнул я.
— У меня сердце остановилось. Потрогай. Там пусто.
Она охнула. Протянула руку. Потом остался только голос:
И наступила полная тьма.
Глава 39
— Только не доктор Смертью, — бормотал я. — Не зовите доктора Смертью.
Я лежал на полу точно куль. Рядом, на коленях, сидела Мина. Гладила мой лоб, повторяла мое имя.
— Только не доктор Смертью, — сказал я снова.
— Нет, не бойся. Конечно нет. Я попытался сесть. Подтянулся, оперся головой и плечами о стену под окном.
— Потрогай сердце, — велела Мина. Оно билось.
— Вот видишь! — радостно сказала Мина.
— Но это только мое. А ее — не бьется.
— Майкл!
Силы постепенно возвращались.
Я глубоко вдохнул, зажмурился, сжал кулаки. А потом снова нащупал сердце.
— Бьется только одно сердце, Мина. Мое. А девочка умерла.
— Ты не можешь знать наверняка!
Я с трудом поднялся на ноги.
— Наверняка, Мина. Я знаю точно.
Мы двинулись с чердака в темное нутро дома. Мина вела меня под локоть.
— Где же он может быть? — спросил я, когда мы спускались по лестнице.
Она промолчала.
— Ты везде смотрела?
— Везде.
Я снова пощупал: бьется. Одно.
— Она умерла, — прошептал я.
— А может, вовсе наоборот.
— Надо позвонить в больницу, — сказал я, но знал, что вряд ли осмелюсь.
Мы вышли в залитый весенним солнцем сад. И тут же заметили птенцов, которые спешили схорониться в тени, под забором. За калиткой, на тропинке, притаился незнакомый кот. Спрятавшись за мусорным контейнером, он провожал нас враждебным взглядом.
— Скоро за тобой приедет папа, — ласково говорила Мина. — И скажет, что у нее все в порядке.
— Только не рассказывай, что со мной было. Еще не хватало обо мне волноваться.
Она улыбнулась и еще крепче сжала мою РУКУ-
— Куда же запропастился Скеллиг? — спросил я снова.
Мина только головой покачала. И мы пошли дальше. Высоко-высоко над нами огромная птица рассекала голубизну неба тяжелыми редкими взмахами крыльев.
— Уильям Блейк тоже иногда терял сознание, — сказала Мина. — Он говорил, что душа может ненадолго покидать тело, а потом возвращаться назад. Так бывает от сильного страха или невыносимой боли. А иногда — от слишком большого счастья. Его переполняло счастье, потому что в мире столько прекрасного!
Мы шли. Только тело мое было неуклюжим, чужим, словно я тоже болен артритом и постепенно обращаюсь в камень.
— Ты ведь понимаешь, — добавила Мина. — Наверняка понимаешь!
Я не мог отвечать. Во рту было сухо и кисло, будто я наелся этих шариков из костей и перьев, которыми был усеян чердак.
— Да, Блейк так и говорил. Душа выпрыгивает из тела, а потом впрыгивает обратно. — Она засмеялась. — Похоже на танец.
Мы вернулись к Мининому дому. Уселись на крыльцо и стали наблюдать за птенцами.
— Может, он исчез навсегда? Помнишь, он грозился? — сказал я.
Я положил руку на ребра, на сердце. Мы ждали папу.
Глава 40
Минина мама положила себе на колени деревянную разделочную доску. Потом, улыбнувшись, торжественно водрузила в центр красный гранат.
— Гр-р-р-ранат, — произнесла она раскатисто. — Удивительное слово, правда?
Она взрезала фрукт кухонным ножом. Потек густо-красный сок. На разломе засверкали сотни сочных зернышек.
— Его-то и ела Персефона, пока ждала освобождения в подземном царстве. — С этими словами она дала четвертушку мне, четвертушку Мине. Себе она тоже взяла одну из двух оставшихся частей граната. Еще она выдала нам булавки, чтобы удобнее было выковыривать зернышки, и мы сидели, мирно высасывая из мякоти сок и выплевывая горькие косточки.
— Как много жизни у нас в руках, — размышляла вслух Минина мама. — Каждое из этих зерен могло стать деревом, каждое дерево могло принести потом сотни других плодов, а из плодов могли вырасти сотни деревьев. И так бесконечно.
Я залез пальцем в рот, снял с языка прилипшую косточку.
— Только представьте, — продолжала она. — Если б каждое зернышко нашего граната проросло, на земле не осталось бы ничего, кроме гранатовых деревьев.
Я облизнул губы. Мы с Миной сидели рядышком, почти вплотную. И смотрели, как дрозды то и дело слетают в сад покормить птенцов. А потом я взглянул в небо и представил, как улетает Скеллиг, постепенно превращаясь в черную точку, скользящую над неровными складками и изгибами земли. Тут зазвонил телефон, и сердце мое забилось и сорвалось в бешеном тике. Минина мама сняла трубку. Папа.
Я выковыривал гранатинки.
— Как? Бьется? — спросила Мина шепотом.
Я замер, пытаясь различить за испуганным загнанным буханьем своего сердца тихое биение другого, маленького. И покачал головой.
— Ее уже нет.
Солнце поднималось все выше, делалось все жарче.
Тут на улице появилась миссис Дандо на своем велосипеде. Увидела нас и въехала прямо в сад.
Дрозды-родители тревожно закричали с крыши, и птенцы бросились в укрытие.
— Какой замечательный сегодня выдался денек! — Миссис Дандо одарила нас лучистой улыбкой. — По тебе опять все скучают, — сказала она мне.
Минина мама угостила ее оставшейся четвертушкой граната.
И миссис Дандо принялась прилежно выковыривать сочные зерна.
— Гранат, — засмеялась она мечтательно. — С детства не ела, лет с двенадцати.
Она рассказала, как к ней подходили Лики, Кут и все остальные пацаны.
— Прямо по пятам ходят. Сделайте, говорят, чтоб Майкл вернулся.
Она отдала мне папку с новыми домашними заданиями. Там была картинка — с изображением человеческого тела в разрезе, стрелочки указывали на разные части. Распутин приписал, что я должен добавить недостающие названия.
