Я во всех подробностях объяснила Люциусу ситуацию и попросила выдвинуть иск против Моники. Он слушал вполуха и все время бросал взгляды в сторону отложенной газеты. Я упорно настаивала на своем, но чем дольше говорила, тем яснее видела: Люциус-младший смирился с тем, что большая часть состояния отца уплывет в руки авантюристки.
— Это все было подстроено, — сказала я наконец. — Моника уговорила твоего отца изменить завещание, а потом намеренно возбудила его так, что у него не выдержало сердце. Она прекрасно знала состояние его здоровья! Люциус! Даже если тебе нет дела до денег, неужели тебе безразлично, как умер отец?
Было заметно, что он сидит как на иголках. Он крошил тост и всем видом показывал, что хочет закончить разговор как можно скорее. На мой вопрос он буркнул:
— Мне все равно.
Наступила пауза. Люциус сунул в рот кусок тоста, пожевал, с трудом проглотил и запил холодными остатками кофе.
— Я потерял отца задолго до его смерти, — сказал он. — Если он хотел, чтобы все это досталось ей… что ж, пусть достается.
— Даже если его смерть — дело ее рук?!
— Ее рук? — Он склонил голову и посмотрел на меня с сомнением. — У отца было слабое сердце.
— И она это знала!
Мой испытующий взгляд натолкнулся на его равнодушные глаза. Неуклюжий, неухоженный мужчина поднялся, запахивая халат, и пошел к двери. Это был прозрачный намек. Я вдруг сообразила, что он опять заикается — привычка, исчезнувшая со смертью отца.
— Мы с Б-бекки собираемся вернуться во Ф-флориду. Держи меня в ку-ку-ку… короче, пиши!
Он открыл для меня дверь в узкий, цвета плесени коридор, и по его взгляду, по всей позе я поняла, что для него эта история уже закончилась. Я надеялась, что местью нелюбимого сына против деспотичного отца станет судебный иск, но он отомстил более жестоко. Ему было глубоко плевать, убит его отец или умер естественной смертью, главное было то, что он в могиле и больше не вмешивается в его жизнь.
Пришлось со смирением принять тот факт, что иск от моего имени обойдется слишком дорого. У меня было время поразмыслить, прикинуть и оценить истинные размеры случившегося. Я начала сомневаться в том, что раньше казалось само собой разумеющимся. Возможно ли, что Люциус всю жизнь скрывал от меня свое истинное лицо? Или я каким-то образом сама навлекла на себя беду? Я не замечала его недовольства и тем самым мостила для Моники дорогу в его постель?
Только теперь мне вспомнились слова матери: «Будь осторожна, Джоли Энн. История повторяется».
Кому, как не мне, было знать, что Люциус способен на чувственную одержимость. Когда-то его великой страстью была я. Если разобраться, я поставила точку на его браке с Рут точно так же, как Моника — на моем, только Рут сошла со сцены, умерев именно тогда, когда это было наиболее кстати, и дала мне возможность занять ее место. Люциусу и Монике трудно было надеяться, что я буду столь же покладистой.
Но как Моника сумела так далеко зайти? Что такого в этой французской штучке? Каким способом ей удалось так околдовать Люциуса, что после всего лишь двухмесячной связи ей досталось больше половины состояния? Он ведь был далеко не олух. Наоборот, трудно было найти более практичного человека, когда речь заходила о деньгах. Люциус расставался с ними только в том случае, если видел выгоду. Чтобы изменить завещание, одной забавы ему было мало. Осторожный, всегда скептически настроенный, он без труда вычислял тех, кто зарился на его деньги, и относился к ним разве что с презрением. «Говорят, деньги можно подхватить, как грипп, — любил он повторять. — Только не от меня!» Люциус не знал, что такое великодушие, и давал только в обмен.
Я просто отказывалась верить, что прелести графини де Пасси в глазах моего мужа стоили двести миллионов долларов.
Глава 10
Сразу после Нового года я вернулась в Саутгемптон, чтобы собрать вещи. Когда, с миссис Матильдой на соседнем сиденье, я ехала по знакомым местам, мной овладела ностальгия по прошлому. Но это чувство не было мучительно острым — январь изменил окрестности настолько, что я нашла в себе силы попрощаться с ними без слез. С подъездной аллеи особняк в холодном зимнем свете выглядел неприветливо, словно мой визит нарушил его уединение. Парк стоял голый, зябкий. В пожухлой прошлогодней траве виднелись участки темного зернистого снега — унылое свидетельство предновогодней метели. Даже очарование домика для гостей не устояло перед зловещей магией зимы. И все же так было легче и проще. Весной, в период цветения, я вряд ли смогла бы попрощаться с поместьем спокойно и довольно равнодушно.
Я пригласила миссис Матильду под предлогом помощи с вещами, а на деле потому, что доверяла ей безоговорочно и только при ней могла не скрывать своих чувств. Добродушная, неунывающая, работящая, она была мне опорой долгие годы семейной жизни. Теперь ее сочувствие и понимание стали той моральной поддержкой, которой мне недоставало. Я отбирала в основном то, что имело чисто сентиментальное значение. Нейт всячески подчеркивал, что я не имею права увозить ничего, кроме одежды и личных вещей, но я пошла наперекор ему и законам, забрав несколько гравюр из библиотеки и мой любимый севрский фарфор, принадлежавший еще императрице Евгении. Вместе с миссис Матильдой мы странствовали не столько по дому, сколько по прожитым здесь годам, вызывая в памяти то один эпизод, то другой. В четыре руки мы перебирали то, что я с горькой иронией назвала блистательными обломками моего прошлого, и даже сумели посмеяться, припоминая что-нибудь особенно забавное из того, что происходило под этой крышей. Что ж, думалось мне, по крайней мере я прожила двадцать чудесных лет.
Все шло гладко до тех пор, пока не настал час наведаться в домик для гостей. Я не могла переступить его порог, потому что живо помнила о той, что жила в этих стенах, и о том, как она со мной поступила. С горечью и обидой я сознавала, что очень скоро Моника войдет сюда хозяйкой. Я разрыдалась, стоя на ветру, таком холодном, что слезы замерзали на щеках. Старая экономка обняла меня за плечо, даже не пытаясь утешить, а вечером сама принесла из коттеджа два фарфоровых ведерка Марии Антуанетты. Я попросила отнести их обратно — их вид теперь был для меня невыносим.
Прежде чем покинуть дом навсегда, я спустилась к пустому бассейну и отворила дверь в кабинку с табличкой «Rois». Мне просто необходимо было еще раз заглянуть туда. Я стояла на пороге, глядя на голубую плитку пола, и в памяти всплывали события того дня.
Миссис Матильда дожидалась меня в машине. За всю дорогу до города ни одна из нас не произнесла ни слова.
Саутгемптон стал прошлым, настала очередь нью-йоркской квартиры. Бетти и Джун заглянули, чтобы приободрить меня в тот страшный мартовский день, когда я освобождала свой бывший дом, чтобы новая хозяйка — графиня де Пасси — могла вступить во владение им.
Примерно в середине этого тягостного занятия я решила сделать передышку. Бросая вызов обстоятельствам, в тот день я прямо на свитер надела ожерелье Марии Антуанетты. Это была единственная ценность, оставшаяся, так сказать, от несметных богатств, и я горько сожалела, что за двадцать лет не накопила побольше побрякушек. Жены поумнее так и поступают — это своего рода страховка именно от того, что выпало на мою долю.
