Наконец, Анечка во второй раз приняла то же самое решение, что и тогда, в Москве.
— А скажи, Леша, ведь это ты приказал скрипку украсть? — спрашивает она Константинова, когда он звонит в очередной раз.
— Дура! — мгновенно срывается на крик банкир. — Я догадывался, что твой этот кретин Иванов так считает. Но ты! Ты же знаешь меня три года! Ну на кой черт мне это сдалось?
— Ты мстительный, Леша. Ты и мне мстишь. Я считаю, что достаточно наказана. В общем, я ухожу. А скрипку лучше верни. На самом деле, зачем она тебе? Ты же не вор.
— Ты можешь уйти, только когда я скажу, что можно.
Константинов взял себя в руки, но, с Анечкиной точки зрения, он проиграл уже в тот момент, когда повысил голос. Так что она кладет трубку, собирает вещи — здесь это легче, чем в московской квартире, потому что она приехала только с самым необходимым и почти ничем не обзавелась в Лондоне. Волоча по крутым ступенькам чемодан, спускается на первый этаж. Отыскивает на кухне большие ножницы и разрезает браслет. Точь-в-точь как один американский дебошир на «Ю-тьюбе»: Анечка готовилась к бунту, разыскивая в Сети товарищей по несчастью. Глядя в камеру, американец потрясал снятым с ноги браслетом и восклицал: «Свободен! Я свободный человек!» Потом предъявил публике устройство, подключенное к его домашнему телефону: на черной пластиковой коробке яростно мигала зеленая лампочка. «Во как с ума сходит, — комментировал бунтарь. — Значит, и в полиции тоже мигает! А мне наплевать!» Правда, вывесив этот ролик, смельчак так больше и не заходил на свою страничку на «Ю-тьюбе» — видимо, приехали за ним через считаные минуты. Но Анечку все равно вдохновляет его пример. Настолько, что она победно вскидывает разрезанный браслет для воображаемой, — а может, просто хорошо спрятанной, — камеры и громко произносит в пространство: «Свободна!»
Никакое устройство к ее телефону не подключено: браслет дороже и совершеннее, работает через спутник. Когда Анечка выкатывает за собой чемодан на тихую, нагретую июньским солнцем улицу, перед домом останавливается черная машина, и из нее поспешно выбирается тот, высокий, с блошиного рынка. Анечка, улыбаясь, манит его пальцем. Он неуверенно приближается.
— Да вы не бойтесь, — говорит Анечка по-русски. — Я просто хочу вам кое-что показать.
В руке у нее айфон, купленный неделю назад на соседней улице. Для контракта требовались какие-то документы, а у Анечки даже паспорта не было — Виктор, наверное, забрал. Но несколько несложных Анечкиных пассов, и обомлевший продавец лет двадцати перестал нуждаться в бумажках.
На экране айфона охранник видит свою фотографию, снятую в Эйнджел-аркаде. Когда она успела его сфотографировать? И лицо отлично видно! Под фото — окошко для текста, в котором набрано по-английски с ошибками, но недвусмысленно: «Этот человек удерживает меня насильно по адресу…» И указан адрес излингтонского дома. Анечкин изящный палец почти касается кнопки «отправить», и охранник понимает, что ее статус на «Фейсбуке» вот-вот обновится. Выхватить телефон? А если не успеет?
— Отдайте мне паспорт, пожалуйста, — просит Анечка. — Без документов ужасно неудобно.
— Я не могу, у меня приказ, — извиняющимся голосом говорит он.
— Ну подумайте, вы ведь не собираетесь в самом деле останавливать меня силой. Я до сих пор здесь, потому что я не возражала. А теперь возражаю.
— Ваш паспорт в офисе, — говорит охранник, подумав.
— А вы привезите его мне. Я подожду, — отвечает Анечка и садится на чемодан.
В отличие от него она хорошо понимает, что браслет был символическим наказанием, а не способом ее удержать. Константинов ведь царь горы, а не насильник.
Черная машина возвращается через двадцать минут. Видимо, какое-то время потребовалось охраннику, чтобы позвонить в Москву и уточнить инструкции. Анечка спокойно принимает из его рук паспорт.
— Спасибо. Надеюсь, я не создала вам никаких неудобств.
Охранник только что не отдает ей честь.
— Ни в коем случае. Я поеду?
— Конечно, — отпускает его Анечка.
Как и в прошлый раз, у нее нет никакого плана. Сидя перед дверью на чемодане, она надевает наушники. Классику Анечка Ли слушала, только играя в свои обычные поддавки с Константиновым. Она даже не знает, что такое исполнил Иванов в «Реставрации». В плеере у нее Шер поет про жизнь после любви. Но никакого «после» Анечка не чувствует: наоборот, ей вдруг легко и весело, и она уверена, что дальше все будет только лучше, надо лишь наметить следующие несколько шагов. Анечка слегка покачивается в такт музыке и закрывает глаза.
А когда она их открывает, перед ней стоит невысокий черноволосый парень в футболке, рукава которой слишком тесны для внушительных бицепсов, рваных джинсах и тяжелых ботинках.
— Ты ведь Анечка Ли? По-английски говоришь? — спрашивает он, убедившись, что его заметили.
В слове «Анечка» он делает ударение на втором слоге, и она не может удержаться от смеха. Почему-то этот незнакомец не кажется ей опасным, скорее забавным.
— Говорю по-английски, да, — подтверждает она.
— Что я сказал смешного?
— В Москве меня все зовут Анечкой, — говорит она, растягивая «а» на московский манер. — Но ты не оттуда, правильно?
— Я из Нью-Йорка. Том, Том Молинари. Я сейчас объясню, что к чему. Мы можем зайти в дом?
— Нет, я как раз ушла оттуда. Насовсем.
Пока они разговаривали, таксист уже отъехал, и Молинари тщетно машет ему вслед.
— Ну, не беда. Слезай с этого чемодана. Раз к тебе нельзя, поедем ко мне в гостиницу.
Чемодан американец не катит, а тащит, кажется, не чувствуя его веса. Шагает он широко, и Анечка едва за ним поспевает. Но мучения ее длятся недолго: как только они сворачивают на Коулбрук-роу, новый Анечкин знакомый открывает для нее дверь припаркованного здесь неприметного синего «Воксхолла». Водительскую.
— Хочешь, чтобы я повела машину? — удивляется Анечка.
— Черт. Я вечно путаю, с какой стороны здесь руль.
Молинари остановился в каком-то «Фисле» возле Мраморной арки. «Не „Дорчестер“, конечно, но я тут, на этом острове, всегда у них останавливаюсь, во всех городах, — объясняет американец. — Мне название нравится».
Анечка никогда не слышала про такие гостиницы и, хотя ей хорошо даются языки, не уверена, что правильно понимает название. Потому что не может же отель называться «Чертополох» — это как-то неуютно.
— «Фисл» — это такое колючее растение, правильно? — спрашивает она.
— Да. Очень живучее, растет даже на помойке, — радостно поясняет Молинари.
Колючие растения, помойки — придется теперь привыкать, думает Анечка, но настроение у нее от этой мысли совершенно не портится.
— Хочу сразу тебя предупредить, что в номер к тебе не пойду, — говорит она на всякий случай. — И кстати, кто ты такой? Прости, конечно, за невежливый вопрос.
