из шкафа бутылку вина, два бокала и предложила выпить. На мой взгляд, ей было достаточно, но я, разумеется, согласился. Потом она (как сказала, «для фона») включила удивительнейший аппарат под названием «телик», и я на какое-то время выпал из реальности. Хорошо, что Слава после первого же бокала многозначительно сообщила, что идет в душ, и на некоторое время я остался в кухне один. Но о том, что на дворе двадцать первый век и от моего одна тысяча девятьсот десятого года этот Княжеч отделяет более ста лет, я узнал из большого настенного календаря, висящего тут же в кухне – истинного шедевра полиграфического искусства.
Там были такие цветные фотографии…
Пока переваривал новость, выпил еще бокал вина и выкурил половину трубки, кося одним глазом на фантастический плоский экран, где пели какую-то дикую песню на искаженном английском полуодетые девушки (я догадался, что это изображение, которое передается в устройство по воздуху, подобно радиоволнам), а другим на календарь с невероятного качества цветными фото автомобилей. Автомобилей двадцать первого века. Мысли не просто путались. Они были похожи на стаю ворон, вспорхнувшую зимней ночью с деревьев Старого парка от огня зажженной спички. Но к тому времени, когда Слава вышла из ванной комнаты, я взял себя в руки. Помогло профессиональное любопытство (хороший репортер не может себе позволить роскошь панической растерянности) и обычное мужское вожделение. Потому что не знаю, как обстоят дела у других, но, когда меня симпатичная особа женского пола откровенно затаскивает в постель, я стараюсь не думать о путешествиях во времени и прочей ерунде. Есть дела поинтереснее…
Допить кофе и доесть бутерброд мне не удалось. Слава как раз варила еще кофе, для себя, и бросила взгляд в окно. После чего застыла на три секунды (чем немедленно воспользовался коварный кофе и сбежал) и затем сдавленно воскликнула:
– Муж!
Та-ак, подумал я, а ведь ночью о муже не было сказано ни слова.
– Вот…. – она выразилась непечатно. – Он же завтра должен был приехать!
– Ухожу, – я не стал ни о чем спрашивать и ничего выяснять. Просто встал и быстро проследовал в прихожую.Обулся (черт, не помыл и не почистил ботинки вчера. Грязные. Не люблю), надел плащ и шляпу, сунул за пояс обрез, в карман – трубку, застегнулся.
– Прощай и спасибо.
– Только не вниз по лестнице, – сказала она. – Наверх. Там есть выход на крышу. Покури десять минут, потом спускайся.
– Хорошо.
– Иди сюда, – она притянула меня к себе, поцеловала в край рта. – Тебе спасибо. Хоть ты и странный. Может, еще увидимся. Дала бы свой телефон, но, сам понимаешь.
После чего распахнула дверь.
Я очутился на лестничной площадке и поднялся выше, стараясь ступать бесшумно и размышляя над словами моей ночной феи по поводу телефона. Дала бы свой телефон. Как это? На весь Княжеч моего времени было от силы три десятка телефонных аппаратов. Стояли они в городской Ратуше (два или три), пожарной части, полицейском управлении, центральной городской больнице, в редакции нашей газеты и еще двух, в заведении мадам Божены, у нескольких богатых граждан нашего города, в двух или трех фешенебельных ресторациях. В таком же количестве отелей. Не менее фешенебельных. Все. Я всегда считал себя человеком, дружившим с техническим прогрессом и убежденным, что это единственный путь развития человечества. Но даже мне трудно было привыкнуть к тому, что с появлением телефона можно спокойно разговаривать с кем-то, находящимся за несколько километров.
Может быть, она имела в виду, что даст мне номер своего телефона, догадался я. Но тогда получается, что телефон есть у нее дома. А раз есть у нее, значит, есть и у многих других граждан этого мира. Возможно, даже у всех. Невероятно! Впрочем, ничего странного, учитывая, что они научились передавать на расстояние цветное изображение и звук, ездят на сверхскоростных автомобилях и летают по воздуху на аэропланах величиной с морское судно…
Дом был пятиэтажным, старым, и я подумал, что это сейчас он старый, а сто с лишним лет назад, в мое время, пожалуй, был вполне себе новый, но углубляться в эту тему пока не стал. И так от осознания моего место- и времяпребывания голова шла кругом.
Квартира Славы располагалась на четвертом. С пятого лестница вела в шахтную надстройку, а оттуда прямо на плоскую крышу, покрытую чем-то вроде гудрона.
Отсюда был хорошо виден город. Не весь, но многое. Колокольня Ратуши. Княжья гора (на вершине устремлялось в небо сооружение, отдаленно напомнившее мне башню Эйфеля в Париже – высоченная решетчатая башня из металла) и гора Гарнизонная. Купола, главы и кресты соборов, церквей и костелов. Изгибы Полтинки с переброшенными через нее мостами – Королевским и Республиканским. Мощенные брусчаткой улицы: Святых Горлиц (интересно, заведение мадам Божены дожило до этих дней?), Славянского братства, Еврейская, Тесная… Мой взгляд скользил по зданиям, бульварам, рекламным вывескам, уличным фонарям, прохожим, автомобилям, трамваям; я узнавал и одновременно не узнавал город. Это был Княжеч, несомненно. Но более яркий, шумный, многолюдный и суетливый.
Одни авто чего стоили!
Никогда бы не мог подумать, что такое количество четырехколесных экипажей, оснащенных двигателем внутреннего сгорания, вообще возможно уместить на улицах какого бы то ни было города! Ими было буквально заполнено все внизу, и вонь от сгоревшего в цилиндрах бензина поднималась даже сюда, на крышу. Чтобы как-то ее перебить, я закурил трубку, уселся на кирпичный выступ стены и задумался. Надо было решить, что делать дальше. Но додуматься до решения я не успел. Послышались шаги, невнятные голоса, и на крышу из распахнутых дверей лестничной шахты шагнули один за другим трое молодых людей. В коротких ярких куртках на застежках-молниях. Такие, вернее, отдаленно похожие, я видел лишь однажды – на Международной строительно-художественной выставке одна тысяча девятьсот восьмого года в столице Российской Империи городе Санкт-Петербурге, куда ездил репортером от моей газеты. Куртки были сшиты из какого-то блестящего гладкого на вид материала. Также на молодых людях были почти одинаковые голубоватого цвета вытертые в некоторых местах почти до белизны штаны и чудная обувь, весьма отдаленно напомнившая мне теннисные туфли. И никаких головных уборов! Ни шляп, ни даже кепок.
Все трое были явно моложе меня, я дал бы самому старшему из них не более двадцати, много – двадцати двух лет.
– О, – весело сказал этот старший (примерно моего роста, темно-русые волосы, красноватые,
