менее закончила, — дедушке.
От смущения Отадолэ бросило в краску, у лица появился оттенок красного дерева.
— Нет, ни в коем случае! Я еще не готов! — запинаясь, пробормотал он. — Мне надо освежить свои знания. Мне надо натереть рожки воском. Надо достоинства выложить каллиграфически ясно. Да много еще всего надо. Делов до завтра, а может и на неделю!
— Да брось ты, Дол! — уверила его Сентябрь. — Ты хорош таким, какой ты есть! И ты очень умен, — не чета другим чудовищам.
— И что, ты уже много повидала чудовищ?
— Ну, — смутилась Сентябрь. — Вот ты. Потом Леопард. А еще ободотень. Уже три. Для одиннадцатилетней девочки весьма значительный опыт.
— Набор, конечно, не для статистики, сама понимаешь. Ну да не важно. Кроме маршрута твоего квеста, другого у нас сегодня не будет. Мой не пригоден. Еще не пригоден — С этими словами на глаза Отадолэ навернулись слезы, засверкавшие подобно бирюзе.
— Ну перестань, Дол, не плачь! Всё в порядке, — девочка похлопала дружески по крепкому колену Вивертеки и затем, набрав побольше воздуха, повернулась к Тумблеру.
— Слушай, Мистер Литавро-Ухий! Мне бы хотелось отыскать прохладное местечко недалеко от Бриария. Чтобы оно было достаточно затененное, чтобы мы смогли там отдохнуть до захода солнца, посмеяться и увидеть что-нибудь из чудес Пандемониума.
— И чтобы там были ледяные лимонные кубики, — подсказал шепотом Дол.
— И где можно разжиться ледяными лимонными кубиками, — решительно договорила Сентябрь.
Тумблер с высоким продолжительным свистом, словно проколотый воздушный шар, сдул щеки. Открылись глаза, задергались уши, руки расплелись, встрепенулись, сжались в кулаки и снова расслабились.
— Бумаги, — слабым, как старый клаксон, голосом произнес Тумблер и вперил в них блестящие латунные шарики глаз.
Сентябрь выудила из внутреннего кармана жакета крохотную зеленую книжечку, выданную Бетси Базистеблик, и поднесла ее вплотную к пухлому лицу. Пока Тумблер, напыщенно кудахтая, изучал и сверял, девочка почувствовала, как сильно обрадовался своей заботливости и щепетильности ее зеленый жакет.
— Зачарованная, стало быть. Давненько таких не видел.
Латунные шарики глаз Тумблера сверкнули неодобрительно в сторону Отадолэ, который царапал газон единственным здоровенным когтем.
— Это мой компаньон. Мой Виверн. — быстро добавила Сентябрь, надеясь, что притяжательное местоимение не обидит его.
— Для него у тебя имеется Занятие?
Вивертека вытянулся по струнке в полный, весьма значительный, рост.
— Истинное служение, — произнес он мягко, — не нуждается в распоряжениях, а признает лишь добрую волю. Кому как не Вам знать это? Как бы вы тогда заняли этот пост: захотели бы дуться на простых путников, желающих войти в город, — а не торговать перчатками или пугать детишек на праздниках?
— Солдаты мы. Всего лишь. — проворчал Тумблер.
Тут широкая козья шкура, казавшаяся воротами, принялась подниматься вверх, словно театральный занавес. Четырьмя пальцами на своем основании пост принялся что-то выколачивать настолько быстрыми движениями, что девочка не могла уловить суть этой суетливой работы. Однако вскоре догадалась, увидев медленно появляющийся из едва раскрытого рта алый лоскуток. Становясь всё длиннее, он трепетал и извивался, и наконец, достигнув земли, потек, словно жидкий. Полоса сверкающего шелка прошелестела в траве под ногами Сентябрь, — не изменившись в цвете ни на каплю, не потемнев, — потянулась к воротам, проникла внутрь и там замерла, как будто призывая путников следовать за ней. Сентябрь шагнула вперед, — и снова пальцы принялись за свое расплывчатое дело, гоня алый путь вглубь Пандемониума.
— Я не обиделся, — сказал Дол, ступая на территорию Пандемониума, — Я знаю, что ты не всерьез сказала, что я — твой. — Чудовище вильнуло своим длинным красным хвостом. — А ведь я могу. И ты можешь быть моею! И мы вместе будем играть в самые веселые игры!
— Правда, он восхитительный! — сказал Отадолэ, видя, что его спутница зевает. — Королева Мэллоу устроила его таким, много лет назад.
Открывавшийся взгляду Пандемониум сплошь был воздвигнут из тканей. Сентябрь и Вивертека шли мимо витрин, сотканных из фиолетового кринолина и органзы свежего малинного оттенка. Башни, вкручивавшиеся ввысь спиралями, выглядели весьма шатко, хотя парча была жесткой и блестящей. Памятники выделялись фетровыми шляпами и бомбазиновыми лицами. Высокие и узкие дома, — разноцветные, но, похоже, каракулевые — распахивали свои ангорковые двери; офисы внутри, их тафтовые стены тускло светились под взглядами кружевных горгулий. Даже широкая авеню, на которой оказались путники, была лентой грогрена, — вязкой и тыквенно-оранжевой. А недалеко впереди, — невероятно! — кривой и сморщившийся высился кожаный обелиск Башни Гроангир! На верхушке был укреплен медно-красный сатиновый отрез, который теплый ветер вздымал, надувая, словно небольшой купол.
Девочка и виверн таращались по сторонам; волнистый алый путь терпеливо дожидался.
— Одна с этим она точно бы не управилась! — воскликнула Сентябрь.
Отадолэ пожал плечами и сказал:
— Игла ее была проворна и пылка; она была мечом в ее руке! В сотканных вещах, говорила она, есть теплота и обаяние дома. Но дням, утекшим с тех времен, уже потерян счет. Конечно, Маркизе хотелось бы изменить город, понастроить кирпичных домов и засадить свободные места ежевичными кустами, — но в городе не осталось ни одного пристойного каменщика: все они переучились в ткачей и вязальщиков.
Ткань может протираться или изнашиваться; она не может хрипеть или вздыхать, — но именно такой звук вдруг поднялся от заждавшегося алого пути. Тем не менее Сентябрь не заметила ничего; ошеломляя красочным многообразием, вокруг нее тянулись и волнисто удлинялись такие же пути, — за которыми следовали горожане. Они пересекали проспекты, направлялись вдоль проулков, уворачивались от повозок и карет, огибали большими радиусами корзинки уличных аккордионистов, протискивались между торговцами печеными бананами или изысканными романтическими букетиками укропа. Кобальтовая, серебристая, розовая, охровая, и многие другие — прокладывали путь своим пешеходам. Копытным и перепончато-лапым; восьминогим и каким угодно. Перекрестки были сущим нагромождением, однако на каждом имелось уменьшенное подобие Тумблера, ни на секунду не прекращавшего свою сверх-быструю деятельность.
Личная дорожка Сентябрь и Дола, смущаясь столь продолжительного простоя, наливалась пунцом.
Но вот Сентябрь, засмеявшись, вприпрыжку побежала вперед, — и путь быстро пошуровал тоже, держась от нее в недосягаемости, но в пределах видимости, — однажды он едва не врезался в креповый лавандовый уличный фонарь, а в другой раз прошмыгнул между двумя импами, торговавшимися за пригоршню бурых водорослей. Отадолэ бежал следом, — его шаги оставляли царапины в льняном покрытии улицы, (Скуколуковая
