Мужчина некоторое время, рассматривая его, стоял неподвижно. Затем осторожно кивнул и спросил звучным баритоном:
— Что вы хотите?
— Я ищу кого-нибудь, кто сможет мне ответить на несколько вопросов.
— Вы приехали сюда из-за пропавших людей?
— Да.
— Вы полицейский?
— Скорее что-то вроде детектива.
Брови мужчины поползли вверх. Неожиданно он стал любезнее.
— Детектив? Это хорошо. Здешняя полиция ни на что не способна. Лучше продолжим беседу на кухне. Позвольте предложить вам кофе?
Эммет отказался — с большим удовольствием он выпил бы сейчас бадью ледяной воды. Тем не менее хозяин протянул ему дымящуюся чашку.
— Пейте, — настоятельно просил мужчина. — Кофе обладает полезными свойствами. Пить его — святая традиция хадендоа. У нас есть пословица: «Хадендоа скорее умрет, чем откажется от кофе».
Он рассмеялся и маленькими глотками принялся пить из чашки.
Эммет, понимая, что кофе здесь служит знаком гостеприимства, тоже сделал глоток. Затем, отставив чашку, заметил:
— Я думал, в вашей деревне живут беджа.
Так, по крайней мере, он понял из газетной статьи, которую ему перевела служащая отеля.
— Так-то оно так, — сказал негр. — Мы — беджа, как и большинство людей в этой местности. Но беджа, в свою очередь, делятся на пять групп. Одна группа людей называет себя хадендоа. Откуда вы прибыли?
— Из Шотландии.
— Она находится рядом с Англией, не так ли?
— Да.
Негр снова поднес чашку ко рту и, прежде чем отпить, заметил:
— Детектив из Шотландии интересуется пропавшими жителями маленькой суданской деревушки? Это странно.
— Если быть честным, меня интересуют не только пропавшие из Вад-Хашаби люди, но и мой друг. Возможно, вы уже видели его здесь однажды.
Эммет вынул фотографию Энтони Нангалы из кармана рубашки.
Мясник кивнул:
— Он был здесь. Я бы сказал, четыре или пять недель тому назад. Он тоже хотел кое-что разузнать о происшествии в нашей деревне.
«Итак, со своим предположением я действительно оказался на правильном пути, — подумал Эммет. — Энтони напал здесь на какой-то след».
— Вы разговаривали с ним? — спросил он.
— Да. Я — единственный человек в деревне, говорящий на английском языке. Но кроме того, я ему переводил.
— С кем он еще разговаривал?
— С Н’табо. Старостой нашей деревни. Он видел, что случилось.
— Вы думаете, он знает, кто похитил жителей?
На лице мясника неожиданно отразилось замешательство, даже страх. В какой-то момент Эммету показалось, что мужчина хочет ему что-то рассказать, но затем он, казалось, передумал и сказал:
— Лучше я отведу вас к Н’табо.
Деревенский староста жил в одной из мазанок, расположенных по краю круглой утоптанной площадки в центре деревни. Из-за крохотных окошек в форме люков внутрь проникало так мало солнечного света, что в хижине казалось даже сумрачнее, чем в огромном зале Лейли-Касла. В воздухе распространялся пряный запах табака.
Мясник представил Эммета на языке беджа — бедауйе,[7]как он потом пояснил. Затем оба подсели к Н’табо на циновку.
Привыкнув к сумеречному свету, Эммет разглядел два серебряных сверкающих кольца в носу старика. В уголке рта торчала длинная трубка. Маленькие глаза, кажется, ничего не упускали из виду. Из-под красной накидки появилась тонкая морщинистая рука, старик указал костлявым пальцем на жестяной чайник и прокаркал что-то непонятное, обращаясь к Эммету.
Мясник перевел:
— Он спрашивает, не хотите ли вы кофе.
Эммет подумал о своем слабом сердце и вздохнул про себя.
— С удовольствием, — ответил он.
Чуть позже, усевшись втроем в круг, они приступили к беседе.
— Это наказание, — перевел мясник слова Н’табо, когда тот замогильным голосом начал свое повествование.
— Наказание? — переспросил Эммет. — За что?
— За то, что мы утратили нашу веру.
— Ислам?
Старик пренебрежительно фыркнул. Мясник продолжил переводить его слова:
— Веру в нас самих! Мы подчинили наш традиционный закон Салиф суданским законам и почитаем исламский шариат более религии наших отцов и дедов. Мы все больше отрекаемся от своих корней. Мы забыли, кто мы. Это рассердило духов. — Старик сделал паузу и, сдерживая внутреннюю дрожь, затянулся трубкой. — Хуже всего то, что молодые люди отворачиваются от традиций, хотят вести другую, современную жизнь. Они покидают деревню и переезжают в города. Им больше не нравится пасти коз и верблюдов. Они хотят иметь машины и телевизоры. В Вад-Хашаби осталась всего лишь жалкая кучка молодежи. Большинству жителей более пятидесяти лет, многим даже за восемьдесят. С давних пор мы были здоровым, сильным народом. Однако, вместо того чтобы ценить это, мы обращаемся к чужой религии и стремимся к роскоши. Поэтому старые духи рассердились на нас.
— Я прочитал, что из деревни исчезли только женщины, дети и старики, — сказал Эммет.
После того как мясник перевел, Н’табо кивнул:
— Если точнее, то беременные женщины, дети до тринадцати и некоторые из самых старых жителей Вад-Хашаби.
— Почему именно они, а не другие?
— На это могут ответить только духи. Но одно я точно знаю: тому, кто уважает традиции, нечего опасаться. Джинн уносит только отступников и высасывает из них кровь.
— Джинн?
— Черный демон, — пояснил Н’табо. — Он питается кровью жертв и поэтому остается молодым. Он будет посещать нашу деревню до тех пор, пока мы не одумаемся.
Наступила пауза. Эммет попытался скрыть разочарование. Он надеялся, что старик даст ему конкретные сведения о происшествии в Вад-Хашаби. Вместо этого Н’Табо рассказал ему историю о духах и демоне-вампире и о том, что жители деревни должны вернуться к старой вере.
Старик что-то сказал.
— Он видит, что вы ему не поверили, — перевел мясник. — Однако это правда. Н’табо видел демона собственными глазами. Это случилось, когда из деревни впервые исчезли люди — приблизительно год назад. Джинн появился ночью. Словно тень он скользил по деревне, беззвучно проникал в хижины и забирал свои жертвы. Они не защищались, они, кажется, уже были мертвы, когда он их уносил. Н’табо так сильно испугался, что не осмелился поднять тревогу. Против демона никто не может устоять.
Мясник прервался, переговорил с деревенским старостой и еще раз с нажимом повторил:
