Мадлен возвращалась домой ранним вечером. Ее мысли снова вернулись к дневнику, и в крови забурлил адреналин. Тоненький голосок в сознании твердил, что, стараясь скорее продолжить перевод, она отбрасывает сомнения в истинности документа — причем на неопределенный срок. Однако бесспорным фактом являлось то, что у нее не было никаких доказательств подлинности дневника, хотя часть ее существа отчаянно хотела, чтобы он оказался настоящим. Но если она решит удостовериться в том, что он действительно написан в одиннадцатом веке, ей придется открыть его тайну. Однако, несмотря на растущее чувство вины, Мадлен пока не была к этому готова.
С другой стороны, в реальной жизни в руки нечасто попадают манускрипты, написанные на латинском языке одиннадцатого века, да еще в идеальном состоянии. Разумеется, кое-кто с ней не согласится — дети и прочие мечтатели, которые верят в то, что в жизни возможно все.
Мадлен тяжело вздохнула. Когда-то она тоже верила, что в жизни возможно все. Что же изменилось? Она изучала древность и познала логику. Отчасти дело в этом, но изменилось и что-то еще. Она чувствовала, что потеряла часть себя. Еще сильнее это чувство стало с тех пор, когда умерла Лидия. Прежде она думала, что у нее есть прекрасная возможность заполнить пустоту и вернуть себе то, что потеряно. С Питером ей казалось, что она получила шанс вернуть потерянную частицу себя, но в реальности он никогда ей ничего не предлагал, кроме дружбы в его весьма диковинном понимании. Мадлен постепенно начала осознавать, что должна стать цельной самостоятельно.
Было еще светло, но значительно похолодало, когда она привычной дорогой возвращалась домой. Узкая улочка с многочисленными кафе по обеим сторонам соединяла огромную территорию с удобно устроившимися на ней каменными зданиями университета и более скромный район, в котором она жила. Ее мысли, точно сбежавшая кошка, бродили где-то далеко, и она едва замечала сидевших за столиками кафе с чашками эспрессо людей, которые зашли туда после работы и разглядывали теперь прохожих в окна.
Интересно, что Лидия думала о дневнике? Она обожала тайны и загадки. История была полна и того и другого. Мадлен не следовало удивляться тому, что ее мать хотела держать дневник у себя как можно дольше. И разве сама она не думает о том же? Может быть, именно по этой причине она молчит о нем, как и Лидия? Ее мать уехала из Парижа спонтанно, словно уже знала, что это произойдет, и ждала подходящего момента. Мадлен тогда было двадцать пять — возможно, Лидия решила, что она уже достаточно взрослая, чтобы стать самостоятельной? К тому времени их отношения с Жаном себя исчерпали, хотя они и продолжали жить вместе, как будто считали, что легче продолжать поддерживать видимость семьи, чем взглянуть в глаза правде.
Дом, где жила Мадлен, виднелся на противоположной стороне улицы. Она шла, полностью погрузившись в свои мысли. Дико заверещал гудок машины, когда Мадлен шагнула на дорогу, собираясь ее перейти, забыв о сумасшедшем движении часа пик. Ей следовало быть повнимательнее — ведь она ходила по этому маршруту в это время почти каждый день. Она быстро отскочила назад, резко вернувшись в реальность. В детстве ей множество раз говорили, что не следует думать на ходу. «Сосредоточься, Мадлен. СОСРЕДОТОЧЬСЯ», — часто повторял Жан, хватая ее за руку в тот самый момент, когда она собиралась выйти на дорогу, по которой мчались машины. Он по-прежнему нервничал, когда им приходилось вместе переходить улицу.
Ее дом находился примерно в миле от университета, в районе, которому через пару лет предстояло стать фешенебельным. Она решила, что снимет в нем квартиру, еще до того, как увидела ее, потому что окна выходили не на дорогу, а на старую музыкальную школу, расположенную позади дома.
Блочный дом из красного кирпича построили в двадцатых годах, а затем на площадке второго этажа вдоль длинного коридора установили светильники в стиле модерн. В остальном же дом был весьма потрепанным, хотя черно-белая плитка в вестибюле и резные деревянные перила центральной лестницы говорили о былой элегантности. Мадлен начала подниматься наверх, одновременно роясь в рюкзаке в поисках ключа, погребенного в царившем там беспорядке.
Неожиданно дом наполнила громкая музыка — кто-то играл на пианино, но это были не неуверенные, звенящие гаммы, иногда доносившиеся из соседнего здания, а концерт Баха. Звуки доносились с первого этажа. Когда Мадлен уезжала в Англию, квартира там сдавалась, но теперь, очевидно, в нее кто-то въехал.
Она добралась до площадки третьего этажа и увидела уголок белого листка, засунутого под ее дверь. Оказалось, что это приглашение, написанное цветистым почерком.
Приходите, пожалуйста, в пятницу вечером к нам на новоселье. Надеемся, что Вы сможете зайти, потому что нам не хочется чувствовать свою вину из-за того, что Вас разбудит музыка или же она будет звучать слишком поздно. В любом случае мы будем рады познакомиться с Вами. Если хотите, приводите с собой друга.
Тобиас и Луиза
Мадлен прикрепила свидетельство появления новых жильцов к холодильнику магнитом в форме сердца. Магнит подарил бывший бойфренд, недавно разведенный архитектор, с которым ее познакомила Роза. Его полезные функции довольно быстро заменили остатки сентиментальных чувств, когда бывшая жена архитектора оказалась беременной от него.
Мадлен перечитала приглашение. Она ненавидела вечеринки, особенно те, где никого не знала. Роза тысячу раз говорила, что она слишком нелюдимая. Мадлен налила в стакан воды, затем выплеснула ее в раковину, решив, что лучше выпить водки.
Она могла позвонить Розе, поскольку ее мучила совесть, что она ничего не рассказала о дневнике ни ей, ни Питеру. При этом Мадлен знала, что может доверять им целиком и полностью. Просто ей нравилось иметь собственную тайну.
Войдя в спальню, Мадлен стащила с себя черные ботинки, черные брюки и черную водолазку. В последние дни она предпочитала черный цвет, и даже не потому, что так принято во время траура, просто он представлялся ей непроницаемым, что соответствовало ее состоянию души. Неужели смерть всегда приносит с собой оцепенение и ощущение того, что радость и непосредственность жизни тоже умерли? Мадлен переоделась в старые джинсы и черный джемпер.
Пробило семь часов, скоро ночь опустит черный занавес и скроет за ним мир, словно за театральными кулисами. После наступления темноты все вокруг обретало анонимность, которая помогала забыть прячущийся за кулисами пронизанный светом день. Только тогда она откроет шкатулку — и ни минутой раньше.
Мадлен пила водку и смотрела в окно кабинета. За ним открывался знакомый, так завораживающий ее вид. Зимой музыкальная школа была видна лучше — ее загораживали лишь голые ветви растущих вокруг деревьев. Летом, когда дни были длинными и она видела в окно лишь заднюю стену школы, позолоченную вечерним солнцем, ей отчаянно хотелось понежиться в его последних ласкающих лучах. Она видела, как это делают соседские коты, и соглашалась с Розой, утверждавшей, будто жизнь кошек представляет собой более высокую эволюционную ступень. Два кота Розы, которых Мадлен нередко кормила, без конца дремали или крепко спали, удобно устроившись на согретых солнцем поверхностях. Их хозяйку, как правило, возмущало такое поведение, поскольку Роза ставила активный образ жизни превыше всего.
