критиковали аграрии. Это соответствовало политике балансирования интересов сельского хозяйства и промышленности за счет потребителей, которая была распространена со времен Бисмарка. Однако этого было недостаточно в качестве стабильной основы для желаемого сотрудничества «сил, сохраняющих государство» против растущей мощи социал-демократии.
Здесь нужны были более крупные измерения, и они были найдены во внешнеполитическом проекте, который, казалось, открывал такие смелые и глобальные перспективы, что вызванный им энтузиазм облегчил бы объединение при расхождениях в экономической политике: решение о строительстве модерного военно-морского флота.
Это начинание тоже не было чем-то специфически германским. Соперничество европейских держав за экспансию и влияние во всем мире значительно повысило военно-политическое значение военно-морских сил в предшествующие годы. Это показал исход китайско-японской морской войны (которую японцы выиграли в основном благодаря своим модерным крейсерам), но особенно это выразилось в глобальном доминировании Великобритании, чья военная мощь и мировое присутствие основывались в первую очередь на ее флоте. Соответственно, американцы и японцы, как и русские, стремились подкрепить свои притязания на мировое влияние созданием модерных флотов и прежде всего строительством больших броненосцев[20]. Учитывая экономический бум Германии, следовало ожидать, что и она последует этой тенденции. Но если другие великие державы довольствовались единичными новыми кораблями и несколькими эскадрами (хотя бы по финансовым причинам, поскольку строительство линейных флотов было чрезвычайно дорого), то у Германии были амбиции и, прежде всего, средства для крупномасштабных проектов. Это было связано с различными мотивами и целями.
С одной стороны, немцы хотели вести «мировую политику», то есть создать мировую державу по британскому образцу, с колониями и владениями по всему миру. В то время ведущим мнением было то, что в ближайшие несколько лет мир будет поделен между несколькими мировыми державами, а отстающая страна станет державой второго или третьего ранга. Но это означало, прежде всего, политику экспансии, создание баз и приобретение колоний. Для этого требовались мощные военно-морские силы. Хотя интересы торговой политики также были связаны с этим и интенсивно пропагандировались, они как в Германии, так и в других странах оставались довольно расплывчатыми и неконкретными.
С другой стороны, если Германия хотела вести «мировую политику», ей предстояло неизбежно повсюду сталкиваться с Великобританией. Поэтому на раннем этапе цель Германии заключалась в создании флота линейных кораблей, который если не сравнялся бы с британским, то, по крайней мере, приблизился бы к нему по размерам и боевой мощи – будь то для предотвращения агрессивных действий Великобритании против Германии (как это официально утверждалось), будь то для того, чтобы иметь возможность отстаивать интересы Германии против Великобритании, даже силой, если потребуется. В масштабах мирового океана это не удалось бы сделать так быстро, но на Северном море, как уже в самом начале прямо заявил контр-адмирал Альфред фон Тирпиц, статс-секретарь Имперского военно-морского ведомства, который в то время быстро становился одной из самых важных политических фигур в империи, паритета скоро можно было достичь: «Наш флот должен быть создан таким образом, чтобы он мог развивать свою наибольшую военную мощь между Гельголандом и Темзой»[21]. Решение о строительстве линейного флота, которое было принято в 1898 году и впоследствии неоднократно дополнялось, дало понять всему миру, что Германия чувствует себя достаточно сильной, чтобы бросить вызов и Великобритании – со всеми рисками, которые это, очевидно, влекло за собой. Националистически мотивированная конкуренция с британцами, которая велась в сфере производства стали, доли в мировой торговле, а также количества Нобелевских премий или телефонных абонентов, теперь распространилась на военную политику и территориальные завоевания.
Впрочем, помимо «глобально-политических» и антибританских мотивов для строительства флота существовали и веские внутренние причины. С одной стороны, как уже упоминалось выше, этот проект служил основой для политики собирания сил. Флот, который считался «буржуазным родом войск», был скептически встречен консерваторами, которые немедленно потребовали компенсации. В этом и крылось военно-политическое значение таможенного тарифа 1902 года: линкоры против протекционистских таможенных пошлин. С другой стороны, строительство флота – и это открыто признавалось – было задумано как средство борьбы с социал-демократами. Мировая политика и флот были необходимы, «в немалой степени потому, что в новой великой национальной задаче и связанной с ней экономической выгоде кроется сильное средство против образованных и необразованных социал-демократов», – откровенно признался фон Тирпиц[22]. Энтузиазм в отношении немецкого флота и демонстрация Германии как великой мировой державы должны были способствовать идентификации с кайзером и империей, даже среди бедных слоев населения, и таким образом остановить приток социал-демократов. Чтобы разжечь такой энтузиазм, военно-морское ведомство само теперь использовало те модерные методы массовой агитации и пропаганды, которые оно так не любило в исполнении левых. Важнейшим инструментом для этого стала новая националистическая массовая организация Флотский союз, специально основанная крупными промышленниками и судовладельцами в сотрудничестве с журналистами, лидерами либеральных и консервативных партий и представителями военно-морского ведомства и предназначенная исключительно для стимулирования «флотского энтузиазма» среди населения.
И это удалось. Уже в первый год после своего основания (1898) Флотский союз насчитывал почти 80 тысяч членов, а в последующие годы он стал объединяющим центром для многочисленных национальных клубов и ассоциаций: к 1913 году в него вступило более 1,1 миллиона человек. Флот, как оказалось, был идеальной проекцией буржуазных желаний и в то же время выражением возросшей экономической мощи нового немецкого национального государства. В отличие от преимущественно армии, где доминировали дворяне и пруссаки, флот был триумфом буржуазных идеалов; он сочетал модерную науку и технологии с перспективой развития всемирных торговых связей. И он очевидным образом подходил для того, чтобы развеять навязчивые страхи критиков культуры, так как обещал модерность без пугающих сопутствующих факторов, таких как большие города, массы и критика, – модерность в организованной, военной, технической форме.
С этого момента демонстрация приверженности флоту стала постоянным занятием, особенно среди буржуазии образования. Тип «профессора флота», с жаром агитирующего за мировое значение Германии, стал известной фигурой и даже предметом шуток. Среди энтузиастов флота были такие имена «первого ряда», как Эрих Марекс, Густав фон Шмоллер, Карл Лампрехт и Макс Вебер. От проведения Германией мировой политики они ожидали многого: что мир с помощью немецких добродетелей будет цивилизован, что будет создана мировая империя, подобная британской, а некоторые даже надеялись, что внутренние политические проблемы Германии решатся, а засилье прусских консерваторов прекратится.
Здесь имперский национализм, нацеленный на экспансию, развил динамику, которую уже нельзя было остановить внешнеполитическими соображениями, наоборот – соперничество с Великобританией стало почти манией в среде германской буржуазии. Кровопролитная колониальная война Англии против буров в Южной Африке вызвала первый пик антибританской агитации и эмоций в публичной сфере Германской империи. Здесь проявилось
