так не издевались.
Чтобы отвлечься, я занялся обустройством Бурки. Натаскал для него кедровых веток, чтобы сделать подстилку потолще, положил за аилом — не в дом же дикого зверя тащить. Принёс полный котёл воды. Попробовал напоить.
Волк на моё самоуправство рычал и воротил морду.
Нос у него был горячий, глаза нехорошие. И я решил, что пить он у меня всё равно будет, гад лохматый. Не мокрую тряпку же ему на нос пристраивать?
Я налил воды в бурдючок для слабенькой местной самогонки, что оставила мне шаманка. Там ещё плескалось чуть-чуть, на дне, и я решил, что водка пойдёт вместо обезболивающего.
Потом взял Бурку за морду, разжал зубы. И, не обращая внимания на слабый протест, стал потихоньку лить ему в пасть хмельную воду из бурдючка.
Волк глотал — куда ему было деваться. Люди — они, зараза, хитрые.
После такой водички, Бурочку развезло, и он начал клевать носом. Зато перестал огрызаться на мои неумелые манипуляции и задышал ровнее.
Я сварил жидкую кашу из ячменя. На воде — вся молочная скотина, к сожалению, ушла вместе с моими старушками. Надо было сообразить и оставить в лагере парочку дойных коз, еды бы им тут хватило.
С кашей пришлось повозиться — она сгущалась, как манка, и я её разбавлял водой. И соли не нашлось. Но волку, наверное, так даже лучше.
Остудил кашу до температуры парного молока и стал по чуть-чуть закладывать Бурке в пасть: ложку себе, ложку ему.
Каша была невкусная, ложка — неудобная, деревянная и слишком глубокая. Для Бурки надо было бы вырезать мельче. Чем я и занялся, слегка утолив голод и заставив зверя проглотить немного каши.
Волка не стошнило, и я удовлетворился этим скромным результатом.
Измученный моей заботой Бурка задремал, уронив голову на лапы. Я сел рядом и занялся вырезанием ложки. Подходящие ветки у меня имелись. В дровах.
«Трое суток, — размышлял я, принюхиваясь к запахам, доносящимся из центральной части лагеря: воины жрали баранину. — Садисты!»
Обстругивая толстую сухую ветку ножом, я размышлял, почему же меня так странно принял этот мир? И кто такой вообще этот Камай?
Если его отец был правителем здешних земель, значит парень — навроде князя?
А почему тогда его никто не знает в лицо? Ведь должен был уже хоть кто-то меня опознать?
Я поскрёб ногтем непривычно гладкий подбородок. Как всё-таки смешно, что больше не надо бриться. И что желудок не болит от голода, и голова не болит.
И мыться словно бы тоже не надо. Физиономию свою я не видел, не было тут подходящей реки. Обгоревшие волосы Майа мне тоже обстригла коротко, невозможно было оценить, насколько они сейчас сальные.
Но кожа на руках и ногах выглядела вполне здоровой и чистой. А я за всё это время ни разу толком не мылся.
Вон повозился с дровами, отряхнул руки — и норм, можно кашу есть. В детстве, наверное, было так же, да я забыл.
А вот с лицом мучила непонятка. Барсы сражались на стороне правителя Юри, и моё сходство с княжичем Камаем хоть кто-то из них уже мог бы заметить. А почему тогда не заметил?
Не прятали же этого пацана от людей? Сидел, наверное, на парадных мероприятиях рядом с отцом и братом.
Конечно, далеко, наверно, сидел. Ни телеящика, ни интернета здесь нет. Парня могли видеть близко слуги, охрана. Ну, может быть, ещё воины из оттонов отца.
Однако барсы — не воины. Это — наёмный отряд по охране проходящих через горы караванов. Такая местная «крыша» или частное охранное предприятие — тут надо ещё разобраться, как именно они промышляют.
Кто бы их подпустил к наследнику, чтобы как следует его разглядеть? Да и зачем?
Хорошо, если барсы правителя знают в лицо. Что тоже не факт.
Если на троне сидит причёсанный и разодетый мужик, то раздень его, обстриги криво…
Майа нашла меня голым. Она искала на поле боя младшего сына. Вот и подошла, перевернула подходящее по возрасту тело, чтобы рассмотреть получше лицо. И полилась кровь.
Майа — не то, что наши, цивилизованные тётки. Вид крови сказал ей одно — раненый ещё жив, из трупа-то кровь не течёт. Она заткнула рану тряпкой, взвалила меня на спину и потащила домой.
Интересно, а почему Камай оказался голым?
А, наверное, княжич был одет слишком хорошо для мародёров, обшаривающих убитых.
Вот будь на мне дорогая одежда, оружие, отделанное золотом или серебром, Майа сразу бы заподозрила что я — не рядовой воин. Но она подобрала мальчишку, и по возрасту ему особых регалий не полагалось.
Раздели? Так раздели явно не только мой «труп».
Её больше смутила незнакомая речь. И Майа решила, что я говорю с духами.
Ну, допустим, всё так и было. Допустим, в тот момент мы поменялись с Камаем только телами. А потом шаманка стала камлать надо мной, и я начал понимать здешний язык, а значит?..
Значит, возникла и связь с душой Кая?
Могла ли шаманка и в самом деле отыскать душу погибшего Кая и подселить ко мне? Может, потому мне и является барс?
Камай-то был из рода дракона, а медведь — он родной, сибирский. Медведи — они тоже своих не бросают.
Значит, что я имею на данный момент?
У меня есть тело княжича Камая, младшего сына убитого хрен знает кем правителя Юри. Есть его навыки фехтования, его ловкость. Его воинские знаки на руках. Однако дракон ко мне не является, значит, княжич я неполноценный.
А ещё у меня есть легенда прикрытия на тему Кая из рода барса. Есть намёки, что его душа тоже где-то при мне. Есть названые братья и приёмная мать. И дух барса вокруг меня прямо-таки кругами бродит, кошачья морда.
Объективно говоря, легенда хорошая. И пока на моих запястьях не выступит морда медведя или дракона — разоблачение мне не грозит.
За это время нужно бы как-то выяснить, что случилось с правителем Юри. Погиб ли он там же, где и Камай, или его убили исподтишка? Отравили? Ударили кинжалом?
Понятно, что у терия Вердена рыльце в пушку при любом раскладе.
Может, моя задача в том, чтобы подобраться к нему поближе и грохнуть? И дело с концом?
Примет ли такое Синклит, как исполненную месть?
Я размечтался. И тут волк вскинул морду и насторожил уши. Больной-то больной, но слух и нюх он не растерял.
Вот только подкрался ко мне не враг, а неугомонный Истэчи.
Приятель дико
