это мерзкое слово! Вязать Милу было нельзя, она бы не разродилась, а покупать её не хотели, при учёте богатого выбора. Где там Миле кого-то привлечь, если вокруг такое общество… Когда я её уносила, она спряталась у меня за пазухой и почти не дышала, только разглядывала меня изумленно. Болезнь дала о себе знать на следующий же день. Заводчица клялась, что она ничего не замечала. Возможно. Собак много, а Мила, скорее всего, старалась во время приступа прятаться поглубже и подальше. Мне уже попадались чихи с гидроцефалией, но я никогда раньше не видела собаку, у которой немыслимо быстро крутились зрачки, а она сама выворачивалась и выворачивалась штопором на подстилке… Как я её успела довести до врача, толком не помню. Помню, что водитель хороший попался, жал на газ и ехал невозможными дворами и закоулками, стараясь успеть.
Хорошо, хоть я уже знала, куда и к кому ехать.
– Опять что ли? Да что же вам так везёт-то? – ветврач только брови поднял, увидев меня с Милой в охапке.
– Ну, у неё же никаких признаков нет! Ничего такого! И череп ровный и глаза не выкачены!!! – ревела я белугой в коридоре, когда он мне показал результаты МРТ.
– Любая собака весом меньше полутора килограмм в зоне риска, – ответил мне врач невесело. – Не скажу, что любая больна, но тебе вот так опять попало. Что делаем? Оперируем… Или …?
– Оперируем, – я покосилась на смотровой стол, где помощница укладывала спящую после МРТ Милочку, похожую на жалкую обмякшую тряпочку. При таком раскладе это "или" просто усыпление, чтобы собака не мучилась.
Он только крякнул. Первый раз после того, как он со мной столкнулся и спас нам собаку, у него после операции дрожали руки, и сил, по-моему, совсем не было.
– Ладно. Попробуем, но ты помнишь, да? – мы, вообще-то на вы, но когда такие моменты, это как под обстрелом, уже не до вежливости.
– Помню, на мой страх и риск, никаких гарантий, шансов так мало, что ждём чуда, – я отлично помню первый раз. И чудо тоже помню!
– Правильно! – мрачно одобрил вет. – Тогда работаем.
Шунтирование с выводом излишка спинно-мозговой жидкости в нос, да на крошечной собаке, это жуть. Я честно скажу, я в такие моменты могу только молиться, чтоб получилось и радоваться, что это не я там у стола должна работать…
Мила поначалу и голову поднять не могла. Только слушала, что она любимая, нужная, самая-самая.
– Живи, и не смей умирать, дурочка такая! Живи, ты нам нужна! Мы тебя любим. Я тебя люблю.
Она слушала-слушала-слушала, вытягивала себя, выползала по словам, привыкала к тому, что не безразлична. И встала. И как же радовалась всему! Каждой мелочи, каждому пустячку. Каждой капельке жизни. Комок радости. Зайчик черно-белый. Я тебя люблю!
Я знаю, почему она досталась нам. Ей очень надо было, чтобы её любили. И говорили об этом! Ну, очень! Это так страшно, когда ты никому не нужен…
Или вот Валет.
Его нам Катерина с Федором принесли. Наши соседи по даче. Принесли на руках, потому что он ходил плохо, хотя ростом уже был с новорожденного телёнка. У него от истощения задние ноги подгибались под живот. Катя и её муж подобрали совсем молодого пса, подросточка ещё, в сугробе. Он там завяз, и двинуться уже не получалось. Замерзал, безнадёжно глядя на проезжающие мимо машины.
– Ой, ну не знаю, куда его? – плакала Катерина. Я сама позвонила, уточнить, как дела, а тут такое…
– Ну, куда-куда. К нам!
Как же он всего боялся. Дико! Особенно людей. Особенно, если руку поднимаешь. Я когда приехала на дачу ранней весной, и пошла к нему знакомиться, он забился в будку и колотился там так, что будка дрожала.
– Ой, ты только не расстраивайся, он дичок совсем, и жутко боится. Жутко! Есть подходит, и сразу прятаться! – утешает меня Катерина. – Ты не переживай, он потом привыкнет. Когда-нибудь…
Ну, ладно, я отступила. Я ж не гордая, я и подождать могу… С часок. Подождала, осторожно подхожу, опять метаться начинает.
– Ну, уж нет, дорогой. Так дело не пойдет! Ты живёшь у нас и теперь с нами, – прижался к стенке, почти распластался по ней и глаза от ужаса закрыл. Что надо было делать с собакой, чтобы такого добиться, я не знаю, и знать не хочу! Зато я очень хочу знать, как мне ему объяснить, что всё уже изменилось… Двигалась я к нему по шажку ближе и ближе, и разговаривала, объясняла, успокаивала. Он прислушивался, прислушивался, потом глаза поднял, потом подпустил в плотную, я говорила и говорила, пока он мне в руки морду не положил, а дальше мы с ним уже просто в обнимку сидели. Куртку, ясное дело, пришлось стирать, но дело того стоило! Это стоило гораздо, гораздо больше стирки всех моих курток вместе взятых. Потому что, когда я ушла в дом, он смотрел вслед, и ждал, когда я выйду, а потом сам ко мне пошел, когда я его позвала. Катерина решила, что ей мерещится.
– Чего ты с ним сделала-то?
– Да мы поговорили…
– Как я сразу не догадалась! Конечно, поболтали на досуге… – хохочет Катя, только глаза вытирает потихоньку. Радуется, что Валет оживает. – Слышу я, как поговорили, ты аж охрипла.
Да и ладно. Не от ругани же…
Или вот Лота. Полостная операция, чуть успели, буквально на минуты уже шел счёт. Всё отлично, хорошо, и надо снимать швы. Угу, счас! Машина в ремонте, на такси ротвейлера почему-то как-то не жаждут везти, прямо уж и не знаю почему… И как назло все знакомые и друзья кто где. Не в Москве. Врача вызвать можно, но как узнают какая порода, без наркоза швы снимать отказываются. А два раза давать наркоз в течение короткого времени, ну не есть хорошо.
– Ладно, снимаем сами!
Как же я ей зубы заговаривала! Аж опять охрипла. А она только слушала. И ни рыкнула, ни пискнула, ни дёрнулась, даже когда пришлось вросшие нитки вытягивать. Она прямо впитывала слова…
Сколько же такого было! Характерная кошка, напоровшаяся животом на острые обломки дерева, и слушающая, что я ей говорю, пока я этот ужас из-под кожи у неё доставала. Она могла бы мне руки в клочья порвать, но слушала и терпела. Полная безнадёги собака, оживающая, когда слышит, что она нужна.
Им очень нужны наши слова. Не молчите, говорите с ними! Они понимают. Не факт, что теорему, или описание характеристик авто, но уж «я тебя люблю», или «ты
