крупнейших пробелов в экономической науке), но благодаря Шмелёву имеем много «наводок».
Собственно говоря, в этой области художественные произведения Шмелёва, особенно его сборник рассказов «Curriculum vitae», дают не меньше пищи для размышления, чем его научные работы. Перечитайте рассказы про А. И. Соболева, спасшего от разъяренного быка секретаря ЦК по международным связям Б. Н. Пономарева, про Иди Амина и его друга — агента советской разведки поневоле, про Н. П. Фирюбина, секретаря московского горкома партии после войны, которого Сталин заподозрил в желании «отключить канализацию и провода в Кремле перерезать», — это ценные документы эпохи, реальные истории, записанные настоящим писателем, человеком, умевшим видеть и схватывать главное. Для серьезных будущих исследователей советского социализма эти рассказы дадут не меньше, чем архивы и статистические сводки.
От Шмелёва я впервые услышал, что создание совнархозов в 1957 г., которое, как считали многие, не имело никакого экономического смысла, на самом деле было продиктовано соображениями политической борьбы. Хрущёв старался тогда преодолеть сопротивление министерской бюрократии и решил создать «две партии» — по сельскому хозяйству и промышленности (а в перспективе хотел создать шесть — по птицеводству, свиноводству и т. д.). Так что получалось, что совнархозы отчасти сродни китайской «культурной революции», цель которой тоже состояла в том, чтобы предотвратить бюрократизацию аппарата.
От Шмелёва я впервые узнал, какие широкие полномочия и невиданная в плановой системе экономическая самостоятельность были предоставлены наркомам вооружений, танков, самолетов, боеприпасов во время Второй мировой войны — вплоть до права устанавливать зарплаты, которые они считали нужными. Получалось, что в критические моменты административная система могла наплевать на все табу и использовать чисто рыночные методы.
Многое из того, что говорил Николай Петрович, он не успел записать. Те, кто знали его, наверное, как и я, только сейчас понимают, что многие его неопубликованные мысли будет трудно восстановить и додумать до конца.
В рассказе «Последний этаж»[27], который сам Николай Петрович считал «самым важным из написанного», главный герой говорит так: «…никому еще и никогда не удавалось додуматься в этих вечных вопросах до большего, чем простая констатация унылого, согласен, неприятного и тем не менее абсолютно бесспорного факта: каждый из нас — лишь песчинка в пустыне бытия, и приходил ли ты в мир или вовсе не был в нем, не имеет ровным счетом никакого значения ни для кого, кроме разве что тебя самого да еще немногих твоих близких, кого судьба так или иначе связала с тобой в один узел».
Я спорил, говорил, что есть какой-то смысл, предназначение, что человечество в конце концов добьется того, что люди будут жить вечно и мы узнаем, что там, за пределами Вселенной. Я цитировал Конфуция: «Живи так, будто завтра умрешь; учись так, будто проживешь вечно».
— Да, я могу принять неизбежность смерти, — отвечал Николай Петрович. — Но смириться с тем, что мы никогда не узнаем, в чем смысл, зачем нам была дана эта жизнь, — с этим смириться я никогда не смогу.
Что же тут скажешь, действительно, трудно смириться. Еще труднее умирать, так и не узнав, в чем этот смысл. Но если мы не знаем, это не значит, что смысла нет. Для меня этот смысл определяется достижениями и нравственными ориентирами таких людей, как Шмелёв. Николай Петрович не конъюнктурил ни в советское, ни в постсоветское время. Его художественную прозу не печатали четверть века, но он все равно продолжал писать в стол, не подстраиваясь ни под цензуру, ни под «политкорректность». Он успел сделать много и прожил жизнь достойно по самому высокому гамбургскому счету.
В последние годы жизни Шмелёв полушутя жаловался на груз прожитых лет.
— Мне уже трудно вникать в смысл дискуссий, когда я сижу на Ученом совете или на конференции, мне трудно сконцентрировать внимание, мне надо сделать усилие, чтобы понять, о чем они там говорят и какие новые идеи провозглашают. Но в конце концов я делаю усилие и вникаю в суть — господи, о чем они говорят, я все это 30 лет назад знал!
Таким он останется в моей памяти. Навсегда.
В. В. Попов
Доктор экономических наук
профессор РАНХиГС
почетный профессор Российской экономической школы
Неведомые перспективы
Под названием «Неведомые перспективы» в журнале «Дружба народов» (2014. № 5) вышла, как оказалось, наша последняя статья — интервью с академиком Николаем Петровичем Шмелёвым. Но появилась она на этот раз только под одной моей фамилией. Вообще в последнее время такой формат стал обычным для большинства наших органов СМИ, даже толстых журналов. По этому поводу Николай подшучивал: «Жмоты, они это делают, чтобы не делиться гонораром с тем, у кого берут интервью».
Журнал «Дружба народов», оправдывая свое название, раньше платил гонорар нам обоим, и мы его потом делили по-братски. Обычно Николай отказывался от своей доли и предлагал: «Давай лучше, Леонид, посидим в каком-нибудь хорошем ресторанчике. Поговорим, а заодно поужинаем». Так мы это и делали до того времени, пока Николай Петрович не ушел в неведомую вечность. Предложенный журналом вариант названия статьи после этого оправдывал себя больше, чем предложенный нами ранее заголовок «Перспективы и коррективы». В него мы вкладывали свой смысл. Она замышлялась как продолжение появившегося в этом журнале интервью под заголовком «Надежды и прогнозы». Сюрпризы жизни вносят свои коррективы в наши прогнозы как в политике, так и в экономике.
Таким сюрпризом стала услышанная мною 6 января (в день моего рождения) весть о неожиданной кончине Николая Петровича. Верить этому я отказывался. Поздно ночью я решился все же позвонить жене Николая Петровича — Наташе.
Она рассказала, что за ужином Николай ей сообщил, что они приглашены на мой юбилей. При обсуждении, что подарить юбиляру, он ее успокоил, мол, знаю, что подарить Леониду. А ночью Николая не стало. Смерть пришла раньше скорой.
На юбилейном вечере, проходившем в санатории «Узкое», где часто отдыхал также Николай Шмелёв, в числе гостей должен был находиться и Николай. Место ему было намечено за одним столом рядом с нашим общим другом Евгением Максимовичем Примаковым.
До того, как представлять кому-то слово, я обратился к гостям с одной просьбой: «Никогда никому не спешите делать такие подарки, как Николай Петрович…»
Для тех, кто не знал о кончине Николая Петровича, это стало черной вестью. Пришлось первый бокал поднять за вечную память того, кто должен был находиться среди нас.
Николай не относил себя ни к «лирикам», ни к «физикам». Мы не были с ним ни одноклассниками, ни однокурсниками, ни даже коллегами. Он больше интересовался Западом, а я — Востоком. Себя
