Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90
Слово, произнесенное немцем, отозвалось памятью о мертвой собаке, которую ученики принесли в жертву своему сиротству. Говоря формально, эти мальчики жили с ним в одно и то же время и в одном городе, но их души словно бы отстояли от его собственной на сотни тысяч лет. Будь его воля, никогда он не назвал бы их своими современниками.
Тетерятников трубно высморкался и кивнул: похоже, они с немцем поняли друг друга. Во всяком случае, рассуждали об одном и том же, только двигаясь с противоположных сторон.
Между тем его собеседник приступил к великим цивилизациям древности. Эта тема Матвею Платоновичу была особенно близка. Куда ближе, чем история новейшего времени, которую он наблюдал ежедневно: в книжных и продуктовых магазинах, в лекционных залах и даже на собственной лестнице — когда вступал в контакты с людьми. О современности немец тоже был не слишком высокого мнения, так что и в этом отношении обнаружилось глубокое сродство.
Часа через три, почувствовав резь в глазах, Матвей Платонович отложил книгу и подошел к окну, голому, не завешенному шторами — на такие мелочи он не тратился, — и, глядя в темное небо, лежавшее на крышах, задумался о слове величие.
Сколько раз ему доводилось слышать, что он живет в великой стране: революция, индустриализация, победа в страшной войне, наконец, покорение космоса — свершения, ставшие возможными благодаря величию духа советских людей. Но ведь и раньше случались победоносные войны и великие свершения. Чего стоят семь чудес света, о которых писал Антипатр из Сидона: Видел я стены твои, Вавилон, на которых просторно и колесницам; видел Зевса в Олимпии я, чудо висячих садов, колосс Гелиоса… — но все они исчезли — сошли с лица земли. Значит, дело не в стенах или колоссах, не в садах или иных рукотворных памятниках. И даже не в победах… В конечном счете всегда являлись варвары, чтобы одержать окончательную победу…
«И топит в пропасти забвенья… и топит в пропасти забвенья… — словно продолжая разговор с немцем, Матвей Платонович пытался вспомнить ускользающую строку. — Да, цивилизации умирали, на их месте рождались новые. Но не каждой из вновь родившихся доставалось в наследство былое величие. Потому что не каждая наследовала в Духе… Тут немец безусловно прав».
Может быть, собеседник Тетерятникова, размышляющий о судьбах мира, рассуждал не столь категорично, но Матвей Платонович понял его по-своему: оселком, на котором проверяется величие цивилизации, становятся не победы на ратном поле, а способность впитать в себя духовные достижения своих предшественниц и, развивая их на новом этапе, тем самым вписаться в круговорот вечных возвращений.
А еще он понял: этот немец, чьи познания — в сравнении с его собственными — были скромнее, правильно распорядился своей памятью — не позволил ее сжечь.
Дух Тетерятникова воспрянул. Теперь он знал, на что потратить остаток своей жизни. Опираясь на теорию немца, он разгадает сокровенный смысл эпохи, выпавшей на его долю.
* * *
На литературе заканчивали Рахметова. Монотонный голос учительницы бубнил о новом человеке. Инна записывала машинально: профессиональный революционер, пришел на смену лишним людям, призывал к светлому и прекрасному будущему.
— Пройдет еще немного времени, и тип нового человека станет общей натурой всех людей, — Надежда Ивановна закончила мысль, и тут раздался звонок. Все зашевелились.
— Тихо, — она стукнула по столу костяшками пальцев. — Звонок не для вас, а для учителя.
— Все, что ли, на гвоздях будем спать? — Вовка хохотнул и покрутил головой, ожидая народной поддержки.
— Ты, душа моя Черепков, не умничай. Если понадобится — будете как миленькие.
— Надежда Иванна, а если я не могу? Может, у меня эта… гемофилия? — никак не унимался Вовка.
Класс грохнул:
— Ага, видали наследного принца!
— Вот вызову родителей, будешь и принцем, и нищим, — учительница закрыла журнал.
Складывая тетради, Инна думала: и вправду дурак. Эти, у которых гемофилия, совсем другие — глупые и беспомощные, как, например, та женщина. Конечно, она узнала ее сразу: счастливица, которая стояла у «Севера». К ней он шел через дорогу, улыбаясь набрякшим ртом. Щербинки на ушной раковине стали заметнее.
За чайным столом женщина сидела напротив: Инна успела рассмотреть. Щербинки на ушной раковине стали заметнее. Но главное — лицо. Под светом люстры оно больше не казалось осенним яблоком — яблоко пролежало в подвале всю зиму, до новой весны. А еще эти стрелки, старомодные, теперь такие не рисуют…
Все вышли в прихожую, но Инна не двинулась с места. Чибис тоже. За столом они остались вдвоем.
— Она вам — кто?
— Никто, — Чибис глядел настороженно.
— А чего ходит?
— Не знаю, пришла… — на этот вопрос у него не было ответа.
— А твоя мама, где она? — Инна прислушивалась к тихим голосам, доносящимся из прихожей.
— Умерла.
— Давно? — она спросила просто, и он ответил:
— Когда я родился.
Вернувшись домой, Инна вспоминала губы, которые Светлана назвала подпухшими, и думала об этой женщине, смотрела цепкими глазами, будто прокручивала фильм: вот он снова стоит, разводя руками, улыбаясь своей набрякшей улыбкой, а она идет ему навстречу. Что-то подступало к сердцу: «Не она, не она… я…» Теперь, словно пленку уже подменили, он пересекал Невский, направляясь не к другой женщине, о которой забыл в ту же минуту, а к ней, стоящей на пустом берегу…
Сказала: похож на Эхнатона… Египет проходили в шестом классе. Инна одернула рукава домашнего халата и пошла к стеллажу. Старые учебники стояли на нижней полке. Она нашла и сдула пыль. В параграфе, посвященном фараонам, никакого
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90
