– Вот именно, – покачал головой Гонсо. – Кому рассказать!.. Лучше бы пока вообще никому не рассказывать. Ну, ладно ночью – в это еще поверить можно было бы. Но зачем на березы лезть? Бред какой-то…
– Так это же он, гад, специально и придумал! – всплеснул руками Кресало. – Чтобы мне никто не поверил! Вот когда до меня дошло! Эх, дурья башка!
– Зачем же вы соглашались? Взятка, между прочим, преступление. Подкуп должностного лица.
– А что же мне, в тюрьму было идти? – резонно спросил Кресало.
– Ну, сказал бы, что радикулит, не могу на дерево лезть… Или что голова от высоты кружится.
– Эх, – огорченно крякнул Кресало и повесил раненую голову. – Не додумался. Уж такой вот я уродился – не могу врать. Сколько я из-за этого в жизни пострадал!
– В общем, все это надо серьезно проверить. Для начала удостовериться, что такое действительно возможно.
– Ну, так пусть ваши работники проверят. Я все покажу, как было! – сразу оживился Кресало.
– Да-да, – пробормотал Гонсо, – проверят. Вы поймите, гражданин Кресало, мне для этого надо сна чала дело возбудить. Потом вас обоих допросить. Может быть, и очную ставку провести. А уж потом, после всего этого, по деревьям лазить…
Герард Гаврилович в подробностях представил себе, как отнесутся в прокуратуре к его предложению провести такой следственный эксперимент – слазить в полночь на березы и раскачивать их…
– И лезть на дерево придется опять вам, кстати.
– Это еще зачем? – сразу насторожился Кресало. – Мне и одного раза хватило. Ищите кого помоложе.
– Но ведь надо удостовериться, что такое на самом деле могло быть – то, что вы тут так красочно расписываете. А вдруг вы на дерево вообще залезть не способны? В ваши-то годы?
– Опять на березу лезть, – закручинился Кресало. – Да не смогу я больше! У меня на башке и так живого места нет! Прошлый раз так пиджак изгваздал, что старуха меня потом неделю пилила. У меня костюмов лишних для экспериментов ваших нету. Да и голову мне беречь теперь надо…
– Ну, я не знаю, шляпу тогда придется надеть какую-нибудь, что ли! Вы поймите, пока я не буду знать точно, что вы в состоянии сделать то, о чем рассказали…
– Вот гад! – душевно произнес Кресало. – Ах ты стервец!
Герард Гаврилович вскипел – чего это он себе позволяет!
Но тут Кресало прояснил ситуацию:
– Знал, вражина, что никто мне не поверит! Все рассчитал. Да не на того напал! Давай, Герард Гаврилович, возбуждай!
– Чего? – не понял Гонсо.
– Как чего? Дело это самое, уголовное. Допрашивай меня по полной форме, как положено. А потом в парк пойдем, и залезу я на эту березу, чтобы ты убедился, что Кресало никогда не врет! Пусть я убьюсь к чертовой бабушке, но я туда залезу. Не на того напал!
– Гражданин Кресало, погодите вы со своим деревом! – нервно остудил пыл раскипятившегося старика Герард Гаврилович. – Надо же понимать: возбуждение уголовного дела – очень ответственное решение. Его вот так с бухты-барахты по одному вашему желанию не принимают. Так что для начала вы напишите мне заявление со всеми подробностями. Мы его проверим, если найдем достаточно оснований, будем возбуждать дело. Еще раз пригласим вас для дачи показаний и проведем очную ставку. А уж потом, если будет в этом необходимость, проведем и следственный эксперимент… Вы меня поняли?
– Чего тут понимать, – разочарованно буркнул Кресало. – Контора пишет, а люди сами по себе. Вмиг бы слазили. Вы на одну березу, заместо Шламбаума, я на другую… И все ясно. А теперь одно ясно – что ничего не ясно.
– Иначе, гражданин Кресало, нельзя, – утомленно сказал Герард Гаврилович. – Я ведь на службе, должен действовать строго в установленном порядке. Так, как предписывает Уголовно-процессуальный кодекс.
– Я не против порядка. И кодекс тоже уважаю. Как Кодекс строителя коммунизма. Раз положено, то положено. Только вы не тяните, а то у меня прямо душа горит от этой несправедливости! – вздохнул Кресало.
Глава 11. Опыт на себе
Постановили: получить для сравнительного исследования образцы потерпевшего гражданина.
Из постановления о назначении экспертизы
Герард Гаврилович не торопясь шел по утреннему парку, помахивая кожаной папкой с документами, и удивлялся, как быстро, всего за несколько ночных часов, природа словно омыла и очистила окружающий мир. Вокруг все сияло, блестело, дышало легко и радостно. Гонсо тоже ощущал непонятное возбуждение, какую-то необъяснимую приподнятость. В жизни бывают странные моменты, когда ты ощущаешь вдруг себя важным и нужным в этом мире человеком. Вот запомнился ясно, неопровержимо и уже не забудется никогда случай из армейской жизни. Перед отбоем, в некогда закрытом городе Коврове, их вывели на положенную вечернюю прогулку с песней. Рубили асфальт сапогами вокруг плаца, потом мимо столовой, кочегарки, караульного городка, потом повернули к штабу… И все время пели. Обычно во время этих прогулок пели только «молодые», а тут пели все, без натуги и усердия, но попадая каждым шагом, каждым взмахом руки в лад немудреной солдатской песни. И вовсе не страх перед дежурным по части офицером наполнял легкие и возносил молодые голоса высоко над головами в темное небо к остро мерцающим звездам. Ведь страх не поднимает, а желание угодить разве может вызвать ощущение правильности, нужности, красоты происходящего?
И потом, когда ввалились плотным клубком в казарму, это веселое, летучее возбуждение, которое делает людей неотразимо привлекательными, не пропало сразу. Казалось, что все вокруг свои, все прошлые и будущие помехи смешны своей ничтожностью, жизнь подвластна и неоглядна, исполнена какого-то ясного смысла, и, безусловно, верилось, что все теперь зависит лишь от тебя самого и будущее подвластно и светло.
Давно уже это было, а забыть невозможно.
Надо сказать, Герард Гаврилович никогда, даже в советские времена, не ощущал недостатка личной свободы. Наоборот, в юности он особенно ясно ощущал, что свободен даже с излишком, потому как не знает, что с этой свободой делать. Иди куда хочешь! Вот только куда? Он был из «отличников», которых потом, после победы свободы и демократии, опустят до «ботаников». Он думал, что достойными делами вполне возможно улучшить и облагородить жизнь.
Советские догматы существовали где-то далеко и сами по себе, а изнурительной тирании денег тогда не знали, ибо они еще не все определяли. Вот и было в нем такое ощущение – он свободный человек, и бояться ему нечего. В общем, оказался наш герой едва ли не последним наследником поколений безвестных советских трудяг, для которых работа была важнейшей частью жизни и воспринималась не столько как источник получения денег, сколько как долг и обязанность. Он был из тех, кто верил, что кормить его будет работа, потому что честный профессионал своего дела всегда будет достойно вознагражден. И своими он считал тех, кто были честными пахарями. Никому из них в годы перемен сверху ничего не упало, куски советского пирога пронесли мимо них, а они как были трудягами «с кайлом», таковыми и остались. Как потом он узнал, уголовники кличут таких людей на зоне «честными фраерами»…
