отношение к советской власти и если за невраждебное отношение ручается то учреждение, в коем он служит, данное лицо аресту не подлежит»[142].
«…Наши методы, – отмечал Дзержинский в проекте циркуляра 23 марта 1920 г., – должны измениться. Прежде всего, об арестах. Ни одно лицо, безвредное по отношению к нам, если оно не совершило какого-либо доказанного преступления, не может и не должно быть арестовано ЧК. Это, конечно, не значит, что в интересах раскрытия какого-либо преступления не может быть применена необходимая изоляция того или иного лица, виновность которого еще не очевидна, но такая мера требует быстроты выяснения, быстрого разрешения и главное – уверенной целесообразности…»[143]
Несмотря на наличие директивных документов, в ВЧК продолжали поступать заявления о том, что провинциальные ЧК и особые отделы арестовывают лиц, «абсолютно ничем не вредных Республике или еще хуже наших же товарищей и друзей». Это вызывало законное недовольство органами ВЧК. Причина таких действий заключалась в том, что не все ЧК и особые отделы сумели перестроить работу в соответствии с изменившейся обстановкой. Если в период острой Гражданской войны чекисты были вынуждены, «не останавливаясь перед единичными ошибками, совершать массовые операции, массовые аресты», чтобы решительно изолировать каждого противника, то к началу 1920 г. внутренняя контрреволюция на 9/10 была разгромлена, и в этом не было необходимости.
Что же касается действий чекистов в условиях нэпа, то четко прослеживается стремление руководителя ВЧК – ОГПУ строго регламентировать право ареста граждан, но на местах по-прежнему во многих случаях не было четкости в формулировках причин и мотивов арестов. В документах ВЧК и даже ГПУ называются такие причины ареста, как: «женат на княгине», «дед был епископом», «при обыске найдены погоны капитана», а в деле заключенного Харьковского отдела ГПУ было даже записано: «Содержать под арестом до выяснения причины ареста»[144]. Некоторые «лихие» чекисты проявляли чрезмерное усердие в борьбе с мнимыми противниками власти. Иначе чем же можно было объяснить тот факт, что в 1923 г. только уездный уполномоченный Бийского губотдела ГПУ арестовал 419 человек, из них за: контрреволюцию – 172, бандитизм – 85, шпионаж – 7, прочие преступления – 155[145].
Ф.Э. Дзержинский строго спрашивал за нарушение правил ареста. Так, 22 марта 1923 г. был арестован меньшевик, управляющий государственным молочным заводом А.Г. Гуревич, за активную антисоветскую деятельность. 14 апреля по просьбе заместителя председателя СТО А.Д. Цюрупы ГПУ более тщательно рассмотрело дело Гуревича. Дзержинский лично ознакомился с материалами дела. И 19 мая 1923 г. писал Уншлихту: «Прочел внимательно все дело Гуревича. Считаю все пункты обвинения измышлением. В заключение Гyревич обвиняется:
1) является активным членом партии меньшевиков – материал опровергает это;
2) группирует вокруг себя лиц явно настроенных против Соввласти – нет ни капельки данных в подтверждение;
3) ведет агитацию среди местного населения – голословно;
4) распускает самые нелепые слухи про деятельность Соввласти и ее руководителей – фантазия.
Из дела ясно одно – Гуревич не может остаться в Смоленской гу6ернии. Необходимо постановление в отношении Гуревича изменить, запретив ему жить и ездить в Смол. гу6., освободить. В отношении других пересмотреть постановление».
19 мая 1923 г. А.Г. Гуревич был освобожден под подписку о невыезде. Затем решением комиссии НКВД по административным высылкам выслан в Рязань на два года[146].
После ознакомления с заключением начальника отдела Славатинского по делу арестованного Алексеева Дзержинский обратил внимание на следующие слова: «Арест Алексеева должен повлиять отрезвляющим образом и на другие театры и кабаре, где зачастую имеют место антисоветские выпады, но и часто контрреволюционные выходки». На это последовала резолюция председателя ГПУ: «Алексеева немедленно освободить, так как следователь не в состоянии даже сформулировать, что именно ему инкриминируется, кроме общих фраз. В 1923 г. общих фраз мало. Все дело переслать мне»[147].
При ведении следствия председатель ВЧК призывал всех сотрудников соблюдать «величайшую осторожность, величайшую внимательность при ведении самого дела»[148] и «отвечать немедленно на запросы о делах и просьбах арестованных»[149]. Он настаивал на большей гласности при рассмотрении дел и требовал «не втихомолку надо вести дело, не для того, чтобы найти того или иного виновного, а для того, чтобы убить систему, безответственность и беспечность руководителей»[150].
Но итоги первых месяцев деятельности аппарата ВЧК показали непрофессионализм многих следователей. Сам, не будучи юристом, тем не менее познавший на себе все тонкости царской юриспруденции, Дзержинский учил сотрудников ведению следственных дел. Так, 6 августа 1918 г. в записке Н.А. Скрыпнику он писал: «Просматривая наши «дела», прихожу в ужас. Взять дело Рубиса. В этом деле материал богатейший, масса адресов выдающихся членов белой гвардии, писем и т.д. И ему не был по этому материалу задан ни один вопрос». Он предложил «предписать всем следователям, чтобы они арестованного опрашивали подробно обо всем, что имеется в материале, предварительно осмотрев его. Кроме того, должны быть выписаны все фамилии, адреса и указания о них, имеющиеся в материале. Кроме того, в делах кроме ордера должны быть сведения, почему данное лицо арестовано, кто именно указал адрес или что навело на подозрение… Дальше: в деле всегда должны быть бумаги о перемене меры пресечения, а также о мере наказания и о месте заключения».
24 ноября 1920 г. Ф.Э. Дзержинский подписал приказ о тщательной проверке всех обстоятельств дела лиц, привлекаемых к ответственности. Он отметил, что в органы ВЧК на местах поступает много жалоб на незаконные и преступные деяния того или другого ответственного партийного или беспартийного советского работника, а также на других граждан с просьбой возбудить против указанного лица дело и привлечь к ответственности. Часто авторами подобных заявлений являются люди, не заслуживающие никакого доверия, а мотивами подачи жалоб – сведение личных счетов, желание дискредитировать того или другого сотрудника, а иногда и убрать его с дороги ради своей личной карьеры. Нередко даже подписанные заявления являются анонимными или с подложными фамилиями; в таких случаях Дзержинский считал необходимым найти самих заявителей, «тем более что подложные заявления часто носят чисто белогвардейский характер».
Во избежание безосновательного дискредитирования сотрудников советских учреждений и граждан при самом расследовании якобы совершенных ими преступлений, а также чтобы не дать основания толкам о безнаказанности ответственных сотрудников, председатель ВЧК приказал:
«1. Всякое заявление, поступившее в органы ВЧК, о преступной деятельности советских работников и вообще граждан, должно быть внимательно просмотрено и сохранено в строжайшем секрете.
2. Лицо, подавшее заявление, основательно обследовать, и если возбуждать дело, то только в том случае, если подавший заявление заслуживает доверия, заявление его не является
