Он быстро шагал взад-вперед по комнате. Я почувствовал, чтомои слова вызвали в нем какое-то глубокое беспокойство. Он выглядел – я этовдруг понял – совсем, как... испуганный мальчуган.
– Вы ошибаетесь, – с жаром заговорил он. – Абсолютно неправы! Я себя знаю. Это единственное, что я знаю, хотя иногда хотелось бы незнать. Мне хорошо известно, что я собой представляю и на что способен. Но язаметьте! – осторожен и стараюсь, чтобы никто другой меня не разгадал. Я знаю,откуда пришел и куда иду... Знаю, чего хочу... и намерен этого добиться. Я всетщательно рассчитал... и, надеюсь, не допущу промаха.
Гэбриэл задумался. Я тоже хранил молчание.
– Нет, – снова заговорил он, – думаю, у меня все в порядке.Я добьюсь того положения, на которое рассчитываю!
В голосе был металл. На мгновение я поверил, что ДжонГэбриэл – больше чем шарлатан. Я увидел в нем подлинную силу.
– Значит, вот чего вы хотите! – сказал я. – Ну что же,возможно, и добьетесь!
– Добьюсь чего?
– Власти. Вы ведь это имели в виду?
Он удивленно уставился на меня, а потом громко захохотал.
– О Господи! Нет! Кто я, по-вашему? Гитлер?! Я не хочувласти... У меня нет таких амбиций – управлять моими собратьями и вообще целыммиром. Боже правый!
Послушайте, как вы думаете, зачем я влез в эту заваруху?
Власть – вздор! Чего я действительно добиваюсь, так этолегкой работы.
Я пристально смотрел на него. Только что, всего лишь намгновение, Джон Гэбриэл приобрел в моих глазах титанические пропорции, но тутже съежился до обычных человеческих размеров. Он плюхнулся в кресло и вытянулноги. Я вдруг увидел его таким, каков он и был на самом деле (если не брать врасчет его обаяния): грубый, низкий тип, к тому же еще и жадный.
– Вы можете возблагодарить звезды, – продолжал Гэбриэл, – зато, что я не хочу ничего больше. Люди жадные и своекорыстные не наносят мирутяжелых ран – для таких людей в мире достаточно места. Это подходящий тип,чтобы управлять. Но да поможет небо той стране, где к власти приходит человек,одержимый идеями! Человек с идеей в голове сотрет в порошок простых людей,заморит голодом детей, сломает жизнь женщинам – и даже не заметит этого! Кромеидеи ему все безразлично. В то время как простой хапуга не принесет особоговреда: ему хочется только обустроить свой собственный уютный уголок и, когда онэтого добьется, не станет возражать, чтобы и рядовой человек тоже был доволен исчастлив. Собственно говоря, он даже предпочтет, чтобы рядовой человек былдоволен и счастлив – ему так спокойнее! Я очень хорошо знаю, чего хочетбольшинство людей. Не так уж и многого: чувствовать себя значительным, иметьвозможность жить чуть-чуть лучше соседа и чтобы им не очень-то помыкали.Запомните мои слова, Норрис, как только лейбористы придут к власти, они тут жесовершат свою большую ошибку.
– Если придут, – поправил я.
– Безусловно придут, – уверенно возразил Гэбриэл. – И я вамскажу, в чем будет их ошибка. Они начнут нажимать на народ, и все, конечно, ссамыми благими намерениями! Те, кто не является закоренелым тори, – все спричудами. Упаси от них Боже! Просто удивительно, сколько страданий можетпричинить высокомудрый самоуверенный идеалист в порядочной и законопослушнойстране!
– Но получается, – возразил я, – будто вы как раз и знаете,что лучше всего для страны!
– Нисколько! Я знаю, что лучше всего для Джона Гэбриэла.Стране не грозят с моей стороны никакие эксперименты, потому что я буду занятсобой и тем, как устроиться поуютнее. И я нисколько не стремлюсь статьпремьер-министром.
– Подумать только!
– Вы, Норрис, не заблуждайтесь на этот счет. Если бы я захотел,то, вероятно, мог бы стать и премьером.
Просто поразительно, как много можно сделать, стоит толькоизучить, что люди хотят услышать, а потом именно это им и говорить? Но бытьпремьером – очень хлопотная и весьма тяжелая работа. Я намерен только создатьсебе имя – и все...
– А откуда возьмутся деньги? Шестьсот фунтов в год – не таки много!
– Нашим придется раскошелиться, если лейбористы придут квласти. Наверное, доведут до тысячи. Не сомневайтесь, Норрис, в политическойкарьере существует достаточно способов делать деньги: где честным путем, гдепотихоньку на стороне. Ну и, конечно, женитьба.
– Собираетесь жениться? Вас привлекает титул?
Гэбриэл почему-то вспыхнул.
– Нет! – произнес он с жаром. – Я не женюсь на особе другогокласса. О да! Я свое место знаю. Я не джентльмен.
– Разве это слово теперь что-нибудь значит? – спросил яскептически.
– Слово ничего не значит, но то, что за ним стоит, имеетзначение.
Гэбриэл смотрел прямо перед собой. Когда он снова заговорил,голос его звучал задумчиво и глухо, словно шел откуда-то издалека:
– Помню, как-то раз отец взял меня с собой в большой дом. Онтам возился с бойлером на кухне. Я остался снаружи. Из дома вышла девочка.Славная девочка, на год-два старше меня. Она повела меня в сад – скорее дажепарк – фонтаны, террасы, высокие кедры и зеленая трава, будто бархат. Там был иее брат, помладше. Мы вместе играли в прятки, догонялки – было чудесно. Мысразу поладили и здорово подружились. Тут из дома появилась их нянька – всянакрахмаленная, в форменном платье.
Пэм, так звали девочку, приплясывая, подбежала к ней исказала, что пригласила меня выпить чаю и хочет, чтобы я пошел с ними вдетскую.
Я и теперь вижу самодовольное чопорное лицо няньки, слышу еепротивный, жеманный голос: «Это невозможно, дорогая! Этот мальчик – изпростонародья».
Гэбриэл замолк. Я был потрясен... Потрясен тем, что можетсделать жестокость, бессознательная, бездумная жестокость. До сих пор Гэбриэлпродолжает слышать голос и видеть лицо... Он был уязвлен... уязвлен глубоко.
– Но послушайте, – сказал я, – это же говорила не матьдетей. Сама эта фраза – гм – свидетельство дурного вкуса. Да еще ижестокости...
Гэбриэл повернул ко мне побледневшее мрачное лицо.
– Вы не поняли главного, Норрис. Я согласен, что знатнаядама не скажет ничего подобного... она будет более осмотрительна. Но думает онато же самое. И это правда. Я был мальчиком из простонародья. Я им и остался.Таким и умру.
– Чепуха! Какое это имеет значение?
– Не имеет. Теперь не имеет. Собственно говоря, в нынешнеевремя не быть джентльменом даже выгодно.
