Сейчас она затаилась где-то в щели и, свернувшись кольцами, безмятежно переваривала свою жертву, поджидая, когда закончится ливень и настанет пора появиться снова.
А когда она выйдет, в газете опять появится заголовок, а в чьем-то животе — большая дыра. Потому что у этой большой змеи странные привычки: она испытывает особую неприязнь к маленьким змейкам промежности, она специально впрыскивает свой яд прямо туда; это большая змея, которой не нравятся маленькие. Она вовсе не из тех, кто всадит пулю в лоб, нет — настоящая змея пошлет вам две пули точно в центр тяжести, будь вы мужчина или женщина, не важно. Тут понадобился бы психиатр.
Васильев с сомнением покачал головой под газетой. Он вообразил себе приведенных к присяге профессионалов, которые составляют портрет стрелка из крупнокалиберного оружия в виде гремучей змеи, объясняя эту роковую тенденцию раздирать людей пополам наличием у него серьезных сексуальных проблем, трудным детством, какими-то заболеваниями половой системы. И полагают, что таким образом он уничтожает себя. Все это могло бы быть верным, но никак не способствовало расследованию. Удивленный тем, что решился наконец войти в метро, Васильев выбросил промокшую газету в урну. Голова его была полна змеями, которые вдобавок оказались посланцами потустороннего мира.
И в этот момент Васильев ощутил где-то в глубинах своего подсознания что-то вроде ужаса мрачного молчания господина де ла Осрей между партиями в «желтого карлика», когда под конец вечера старик направлялся в спальню, к своей постели. И увидел себя, подставляющего лоб для поцелуя этих холодных губ, и этого пожилого человека, который с нетерпением ждет, чтобы другая змея, тоже большая, окончательно сжала свое холодное кольцо вокруг его горла.
Надо полагать, Васильев не оптимист. Скорее это сгусток печальных мыслей, сильнейшего ощущения полной неразберихи. Он чувствовал себя несчастным от осознания собственного бессилия, от понимания того, что все потихоньку катится по наклонной плоскости, что он не знает, откуда это взялось, — у него складывалось впечатление, будто подходит к концу то, начала чего он даже не видел.
Рядом с ним в руках пассажира, поглощенного кроссвордом, колыхалась на первой полосе мятой газеты сложенная вдвое грудь Беатрисы Лавернь. Реклама на стенах метро выставляла напоказ множество таких же беатрис, довольных своим дезодорантом, своими женскими журналами, своим нижним бельем и распродажами в центральном универмаге.
* * *
Мадам вдова закурила сигарету.
Она уже знала, как выглядит молодая покойница, чье изображение было напечатано на первой полосе всех газет, но такова процедура: он должен был ей показать.
Он достал из внутреннего кармана фотографию. Беатриса Лавернь, с разведенными бедрами, придерживающая ладонями груди. Мог бы проявить такт и прикрыть низ, чтобы показать только лицо, но он полагал, что это равноценная реакция на ее провокацию во время их последнего разговора. Кстати, она это прекрасно поняла и сделала вид, что нисколько не смущена.
— Я обязан спросить, знаете ли вы эту особу.
Мадам вдова положила фотографию на низкий столик.
— Нет. Фотография этой особы появилась во всех газетах — если бы я ее знала, я предупредила бы вас…
— Нам неизвестно, была ли эта особа знакома с вашим мужем — я хотел сказать, с вашим супругом. Однако сходство между… Они были убиты из одного оружия, так что, понимаете ли…
— Инспектор, думаю, мы с вами оба могли бы сэкономить время. Я знала не всех любовниц своего супруга, и, говоря «не всех», я не считаю самых признанных. Эта мне никого не напоминает, но я полагаю, она совершенно в его вкусе. И странным образом похожа на всех, чьи фотографии ваши коллеги с большей или меньшей деликатностью уже приносили мне на протяжении последних месяцев. Мой супруг имел много… знакомств.
— Да, расследование это показало, однако нас кое-что огорчает. Среди его, как вы изволили выразиться, «знакомств» не было ни одной профессионалки.
Мадам вдова раздавила едва закуренную сигарету.
— Инспектор, президент Кантен был самым обыкновенным мужчиной. Соблюдал приличия, сознательно относился к своим обязанностям, но не имел обыкновения сопротивляться своим желаниям. Он умер в пятьдесят четыре года, то есть в том возрасте, когда мужчины перестают нравиться женщинам, которые по-прежнему нравятся им. А он был человеком прагматичным. Если бы он умер десятью годами позже, соотношение профессионалок и любительниц наверняка имело бы обратную величину.
— Понимаю…
Фотография Беатрисы Лавернь осталась лежать на низком столике. Васильев смотрел на это лицо, как на детские картинки-загадки, где среди листвы спрятана волчья морда. Рене размышлял свойственным ему способом, позволяя мыслям следовать в том порядке, в каком они появляются. Но на ум ничего не приходило. В ватной тишине квартиры, где, вероятно, за дверьми неслышно, как японские танцовщицы, скользила прислуга, прошло не меньше минуты. Эта держащаяся на расстоянии женщина, это пронизанное полнейшей бесстрастностью жилище… Внезапно ему остро захотелось оказаться в другом месте, в настоящем. Интересно, она сделалась распутницей, чтобы досадить мужу? Или, может быть, она рассматривает любовь как индивидуальную тренировку, а секс — как коллективный спорт?
— Я бы не хотела торопить вас, инспектор, но не хотите ли вы спросить меня о чем-то еще?
После короткого колебания он распрямился. Извинился, что побеспокоил ее; он глубоко опечален, но это не важно, она прекрасно понимает, она тоже огорчена, что не может еще чем-то помочь, и надеется, что «в один прекрасный день расследование закончится». Она лягнула посетителя именно в тот момент, когда протянула ему руку, давая понять, что он может ею располагать.
А потом — поди знай, с чего вдруг, — когда Васильев уже собирался переступить порог, его посетило желание сказать больше:
— Ваш супруг и мадемуазель Лавернь были убиты не только из одного оружия, но и одним способом. Барышня сперва получила пулю в область гениталий. Когда кого-то хотят убить, соблюдают все предосторожности, чтобы остаться незамеченным, делают все быстро, используя оружие разумного калибра; крайне редко в половые органы стреляют пулей, способной свалить носорога.
Васильев машинально глянул на висящую на стене в прихожей акварель и спокойно продолжал, как если бы просто размышлял вслух:
— Потому что если в низ живота стреляют такой пулей, повреждения выглядят очень зрелищно, но смерть не наступает мгновенно. Наверняка именно по этой причине убийца затем послал обоим вторую пулю в горло. В обоих случаях часть головы была снесена, осталось только несколько лохмотьев мышц, чтобы она не оторвалась от тела. Пули такого типа вызывают серьезные повреждения. Особенно при стрельбе в упор, вы только вообразите себе: огромные дыры! Если говорить о мадемуазель Лавернь, так ее тело было практически раскромсано на три части: нижнюю, среднюю и верхнюю. Это довольно грубо, если вы позволите мне так выразиться.
