очереди вместе с этим отребьем?
— Пролетариатом?
Он улыбнулся своей легкой, картофелеобразной улыбкой, сдержанной, которой лучше не придавать особого значения.
Я гнал дальше:
— Вечно делал вид, что драишь свою несчастную ванную. Отчего и превратился тогда в зловредного зануду!
— У меня та ванная была без соринки. — отреагировал отец довольно-таки мрачно.
— Может мне стоит это написать на твоей могиле?
— Не разговаривай так со мной, сынок.
— Папа, я не стыжусь тебя.
— Знаю… Я знаю. — он принялся беззвучно насвистывать в своей рассеянной манере. Выпил еще пива и объявил, что устал.
— То есть в город со мной не поедешь?
— Нет, думаю сегодня пораньше лечь. Кажется, я простужаюсь.
Я пожал ему руку на углу дома, где он жил. Пока он уходил, я успел подумать, что в его комнате всегда порядок, газовая горелка начищена «Вимом» и отполирована до блеска. А «от электрических каминов не бывает грязи»… Перед отходом ко сну он съедает тонкий кусок хлеба с чашкой чаю.
В трамвае по дороге домой я всё думал, что может мне просто так кажется, что я повторяю папину жизнь, вот только отношение к ней у меня другое. Думал, может, я себя обманываю. Я только что рассорился с Мойрой. Это случилось в тот же Новый год.
6
Настоящее опирается на прошлое; а ещё-не-наступившее — пустота, преследуемая чистой волей, хитроумно раскрашена словами ораторов этого мира, словно гарем в голливудском фильме, а цепляться не за что.
— Читай, — сказал Джео. — Только поскорее. Не знаю, когда меня забирают. Я стою на другой стороне причала. Заскакивай, как только будет возможность.
Он мог не объяснять мне зачем. Одна из странностей Джео заключалась в склонности появляться как раз в тот момент, когда меньше всего его ждёшь.
— Минут через пять подтянусь.
— Жду, — он ушёл.
Похоже, как если бы кто-нибудь сказал: «Ты только что взял главный приз в лотерее».
Я поскорее распечатал письмо. Папин паукообразный почерк:
«Дорогой сын,
С радостью узнал, что у тебя всё лучше некуда. У меня всё идёт крайне медленно. Филипп говорит, что они собираются в этом году начинать попозже, так что я до июля ему не понадоблюсь. Знаю, что сейчас всё не так, как было в послевоенные годы, но все-таки надеюсь, что для родного отца у него место найдется.
С прискорбием сообщаю тебе, что на прошлой неделе умерла твоя тётя Герти. Присутствовал только твой кузен Гектор, обе девочки были в Стрэнреере. Естественно, юный Гектор мне сразу же позвонил, и я тут же приехал. Я сделал чаю, но всё закончилось очень быстро. Юный Гектор сказал, что он к этому был готов. Знаешь, тете Герти давно все объяснили, так что она все легко приняла. Для меня, сынок, это был страшный удар. С тех пор, как умерли твоя мать и дядя, я время от времени её навещал, она была очень добрым человеком, и ко мне добра.
У Гектора всё хорошо и много дел. На следующий день ему пришлось брать отгул и договариваться с похоронным бюро. Я сводил его познакомить со стариной Урквартом. Помнишь, он твою мать хоронил? Очень разумный человек, мы ещё мальчишками дружили.
Вот, сынок, больше ничего нового. Буду болтаться без дела аж до июля, хотя моё заявление о безработице, наконец-то, отклонили. Чиновничья волокита и ничего больше, но Филипп собирается поглядеть, чем он может мне на сей счет помочь.
Надеюсь, у тебя все нормально. С наилучшими пожеланиями.
Папа.»
Я перечитал его дважды, потом забросил в ящик стола. Запер каюту, вылез на палубу и отправился на поиски баржи Джео. Я узнаю её по прибитой к мачте эмблеме. Синяя птица счастья, так её Джео называл. Он покрасил 16-унциевую банку белым и на белой банке изобразил синюю птицу.
Джео на кватердеке чинил линь, которым больше не пользовались.
— Ты зайди, а я через минуту подойду, — сказал он. — На тумбочке у кровати. Действуй, сделаешь на нас двоих.
Пакетик лошадки, ложка, пипетка, баян и коробок спичек. Когда он зашёл, я вмазывался. Он запер за собой дверь.
— Туда, я помою, — сказал он, когда я протянул пустую пипетку к стакану с водой.
Я прикурил сигарету, откинулся на переборку и посмотрел, как он бахается.
— Хорошая штука, — проговорил он с улыбкой, кивая туда, где ему в руку впивалась игла.
— Минуточку, — буркнул я. Перелез через кровать, обогнул его, через кухню подобрался к ведру, применявшемуся в качестве унитаза. Стравил. Плохо не было. Не похоже на алкогольную тошноту. Вскоре отрыгнулось то немногое, что я съел за весь день. Джео с кастрюлей воды стоял рядом.
— На.
Я попил и проблевался, попил и проблевался. Спазмы пропадали, будто неизвестно откуда взявшаяся нервозность, причина рвоты была нейтрализована сначала мыслью о трансцендентной неприкосновенности, а затем острым, но неописуемым, блаженством, охватившим чувства. На животе, бёдрах и висках выступил сырой и колючий пот. Джео сунул мне в руку несколько «клинесков». Я назвал его про себя святым и проговорил:
— Джео, как ты думаешь, Фэй — это Флоренс Найтингейл аутсайдеров?
— Клянусь маркизом де Садом, — отвечал он, — она торч у тебя из жопы высосет.
В первый раз, как я увидел Джео, он стоял на верху груза у себя на барже, пока четыре буксира Корпорации Морских Транспортировок «Коренлл» вытягивали караван по реке. Караван состоял из сорока барж, по четыре в ряду, длиной, соответственно, в десять судов. Манёвр длился уже больше получаса, из-за отлива, и до мигающего огонька на конце тёмного причала, куда мы позли, оставалось ещё свыше сорока ярдов. За причалом и прибрежными улицами вздымался город, высокие здания, Эмпайр-Стейт, Рокфеллер-Плаза и Крайслер всё ещё сияли в ярком свете неона и прожекторов. По обеим сторонам широкой реки вспыхивала реклама. Время от времени буксиры гудками отдавали друг другу инструкции, деловито шевелились, тянули и тащили караван. В то время года воздух кишел комарами. Когда баржи разворачивались, они гундосили в занавешенные окна кабин и повисали в облаках, окружающих все навигационные огни.
Буксиры, принадлежавшие другим компаниям, уже стояли, готовые взять некоторые из барж и везти их дальше по назначению. Пока что никто из капитанов не знал, кому из них отплывать сегодня же ночью, и последние минут тридцать единственной темой разговора была перекличка над водой между неясными силуэтами с одной баржи на другую о том, кто отходит сразу, а кто остается на Причале 72 до завтра. Точной информацией никто не располагал. Моя собственная посудина находилась
