трюм, то он, пожалуй, передумает тонуть на радостях. Не знаю, как там насчет Вдовенко, а эту «сладкую парочку» надо искать в районе посольства Великобритании, — хмуро буркнул Афанасьев.
— Почему?! — вырвалось сразу у Рудова и Михайлова.
— Вы, что, думаете, по простоте душевной он отправил свою старшую дочь еще несколько лет назад на Оловянные острова?[29] Цель была одна — подготовить почву для будущей эвакуации. Я не питаю никаких радужных иллюзий по поводу данного обстоятельства, поэтому считаю, что мы опоздали, и они уже находятся на территории посольства.
— Ничего! Выкурим как-нибудь и оттуда, — зловеще хрустнул костяшками пальцев Рудов.
— Ну-ну, Аника-воин, — успокаивающе тронул его за коленку Афанасьев, — побереги свой пыл на куда более грозных неприятелей, чем это лобковая вошь. И уже опять обращаясь к Михайлову, — Есть еще что-нибудь из актуального и животрепещущего?
— Имеется, товарищ Верховный. По информации распространяемой БелТА,[30] президент Белоруссии Александр Лукашенко сразу по прилету дал прямо у трапа самолета интервью местным теле и радиоканалам, в котором сообщил, что, вот, цитирую, — Михайлов раскрыл папку, которую все это время держал в руках, — «произошедший теракт в Москве был направлен именно на него и лишь благодаря его природному чутью, еще ни разу не обманывавшему его на протяжении двадцати пяти лет спасся не только он сам, но и в его лице, вся Беларусь. И это еще раз подчеркивает, что Бог, тем самым, оберегает не только его самого, но и весь белорусский народ и указывает на правильность выбранного им курса. В связи с этим президент Белоруссии призвал экзархат Белорусской Православной церкви обратить на это свое сугубое внимание».
— Послал же Бог союзничка, — прокряхтел сидящий рядом Начальник Главного оперативного управления и негласный заместитель диктатора.
— Да, — согласился с ним узурпатор. — С такими друзьями и врагов не надо. — Аверьян Кондратьич, ты как представитель народа, скажи, что там говорят о вчерашних событиях?
Кондратьич вскинул глаза к зеркалу заднего обзора и встретился взглядом с Афанасьевым. Немного помолчал, собираясь с мыслями, а затем как бы ни к селу не к городу молвил:
— Вот хорошо, что я еще с вечера догадался у дежурного генерала Центра Управления бумагу пропуск выправить на перемещение по городу во время комендантского часа, а то сейчас бы ты ловил такси по городу или на армейском грузовике трясся.
— Прости, Кондратьич, закрутился, — виновато развел руками Афанасьев.
— Вот, то-то. Всегда оно так. За большим и малое не разглядишь. А уж с твоих-то нынешних высот, то и подавно, — ворчливо заметил водитель. — А про то, что люди говорят… Не знаю. На людях-то редко когда бываю. А только вот, возвращался я вчера домой с работы. Хоть и поздновато уже было, а все ж таки светло еще. Живу-то на седьмом этаже. Лифт в доме опять сломался, едрит, твою, налево. Решил перекурить перед тем, как подняться. Там на лавке сидят, как водится, живые камеры наблюдения пенсионного возраста. Ну и я присел к ним на пару минут. Они по своему женскому обычаю галдят, как крачки на птичьем базаре, а тут сидят прижухались, ровно мыши под веником. Ну, я им весело так говорю, чтобы значит расшевелить их: «Привет, всероссийскому профсоюзу пенсионеров от русской недвижимости! Поздравляю вас со сменой власти в стране!» Они на меня вроде как даже и не смотрят. Только вздыхают этак горестно. Наконец, одна, как бы про между прочим, и говорит, опять же не глядючи на меня, будто я место пустое, али морок какой: «А чему это ты батюшка возрадовался-то так?!» «Как же, — говорю ей, — новая власть — новая жизнь! Глядишь, и жить веселее будет при новой-то власти!» А она, пригорюнившись, пуще прежнего, и отвечает: «Да где это видано, чтобы простому люду при смене в верхах жить доводилось лучше прежнего? Отродясь такого не бывало». «А не вы ли, старые вороны, — отвечаю я ей, — все каркали с утра до вечера, что де и власть плохая и коррупция везде, да воровство!?» «Каркали. Вестимо, — не стала спорить со мной ее товарка, — а только уж больно плохая примета у новой-то власти». Спрашиваю у ней: «Это какая же?» А она мне и отвечает: «Народу вишь простого сколько полегло. Ни за что, ни про что. При последнем императоре тоже вон, с Ходынки[31] все началось и гражданской войной закончилось. Так вот. О хорошем уже и не мечтаем, как бы хуже не стало». Я ей тоже отвечаю в свой черед: «Ты бабка не мели чего не надо, да мозги не пудри. Мы ить тоже не за печкой уродились, понимаем что почем. Там, сначала император на трон уселся, а потом ходынское побоище учинилось, а тут наоборот все. Сначала люди погибли, стало быть, еще при старой власти, а уж потом и новая появилась на свет. Соображать должна о причинах и следствиях, швабра старая». Вот и поговорили, а ты спрашиваешь, как там народ?
— Что, так прямо и сказал ей «старая швабрара»?! — спросил, не веря своим ушам Михайлов, не оборачиваясь к водителю. Тот только покрутил головой:
— Вечно ты Борька лезешь со своим мнением, когда взрослые гуторят. Ведь наверняка ты родился недоношенным, — сокрушенно сказал Кондратьич.
— От чего это вы так решили?! — засопел Михайлов, старательно изображая обиду на лице.
— А от того, — охотно пояснил Кондратьич, — что не хватило у тебя терпежу досидеть там до положенного срока.
— Скажете, то же, — фыркнул адъютант, но уже без симуляции обиды, ибо такие перепалки между ними случались частенько.
Так за разговорами и доехали до знаменитого «Аквариума»,[32] высящегося за шлагбаумом КПП и отсвечивающего зеркальными гранями в лучах утреннего Солнца. Пройдя все положенные формальности, связанные с идентификацией личностей, сидевших в авто (сопровождающие остались за шлагбаумом ждать снаружи), машина плавно подкатила к главному входу, возле которого уже было тесновато от черных лимузинов, что немало удивило Афанасьева, рассчитывавшего на свою первоочередность в этом не совсем приятном деле.
II
25 июня 2020 года, г. Москва, р-н. Ясенево, здание 2-го Главного Управления Генерального штаба ВС РФ.
В просторном вестибюле уже толпилась кучка генералов, что были записаны в первую партию. И хотя время процедур у каждого было строго индивидуально, пришла вся партия, видимо из неискоренимого чувства природного любопытства русского человека. Вторая партия в это же самое время должна была собраться на Лубянке для прохождения аналогичной процедуры. У многих из них в руках были папки. «Ага, — подумал Афанасьев, — не иначе, как декларации».
