он не устал, так не бывает, и ситуация только ухудшилась. Как-то вечером, когда я мыла кастрюли, на потолке кухни появилась святая. Она возникла со светящимся нимбом на пожелтевшем от дыма и жира потолке, и объявила, что моя дочь забеременела и у нее родится девочка. От этих слов я долго не могла прийти в себя; помню только, что, когда я вернулась, уже рассветало.
Едва соседи заприметили увеличившийся живот моей дочки, о беременности заговорила вся деревня. У этих несчастных не стало иной темы для сплетен. Ведь они много лет недоумевали, как у меня могла родиться такая прекрасная девочка, но теперь для них все прояснилось. Она, дескать, оказалась такой же пропащей, как и ее мать, мол, обе мы, бесстыжие, забеременели, путаясь с парнями. Значит, так и есть: дочь все-таки на меня похожа.
От этого она возненавидела меня еще сильнее. Ведь она всегда считала себя лучше матери, надеясь, что выйдет замуж за обеспеченного жениха, уедет отсюда, и ей никогда не придется появляться в этой несчастной деревне. Однако в конце концов она повторила мой путь, забеременев слишком рано. Как и все деревенские, вину за это дочка возлагала только на себя, сожалея, что вовремя не остановила парня, когда тот настаивал на своем. Она ненавидела и себя, и меня, видя во мне свое отражение, и представляя себя через десять лет – в том же доме, в старой потрепанной одежде да еще и с глупым нежеланным ребенком.
Я всегда думала, что она вернулась к тому парню, чтобы в конце концов не оказаться в моей ситуации. Вероятно, она решила: как бы этот мужчина ни был плох, он все же лучше, чем никакой, а так у нее хотя бы появится шанс выбраться отсюда. Ярость съедала меня изнутри, я просто поверить не могла, что дочка вернулась к этому неудачнику, который целые дни проводил перед нашим домом, неотступно следя за ней, как психопат. Таких, как он, сперва надо убрать подальше, чтобы они потом тебя не закопали.
Какое-то время казалось, что дела у них идут неплохо. Они решили не заключать брак и не жить вместе, пока не родится ребенок, но при этом он прогуливался с ней по деревне под руку как с женой. Возил ее в Куэнку в приличные рестораны, одаривал браслетами и серьгами, которые, наверное, стоили кучу денег и о которых говорила вся деревня. А дочь моя расцвела, беременность сделала ее еще краше – просто на загляденье.
Но когда той весной у нее родилась девочка, она продолжала водить своего парня за нос, без конца откладывая свадьбу под разными предлогами. И вот наступило лето, и моя дочка снова стала гулять с молодыми людьми, которые возвращались в деревню. Бывало, не приходила домой по нескольку дней. А жених, обезумев от ревности, повсюду искал свою невесту и так колотил в нашу дверь, что, казалось, она не выдержит. Девочка постоянно плакала, и воздух в доме уплотнялся, густел, будто растительное масло.
Наведался в деревню и сын Харабо, на этот раз без невесты, хотя его мать объявила всем соседям, что свадьба готовится к лету. Но для него это не имело значения, поскольку он, как всегда, гонялся за моей дочерью, и ей это нравилось. Малютка плакала в колыбели, жених готовился к венчанию, а эта круглая идиотка снова стала бегать за молодым Харабо, как только тот появился в наших краях. Я гнила изнутри и не могла точно понять, кого из них двоих ненавидела больше и кто казался мне более опасным.
Встречаясь дома, мы начинали оскорблять друг друга, едва переступив порог. Нашу ругань, похоже, слышала вся деревня. Я обзывала дочь негодяйкой, бросившей своего ребенка, чтобы пуститься в загул, а она отвечала: «Зато у тебя есть теперь чем заняться, а в мою жизнь не лезь». Я называла дочку бесстыдницей, а она меня – сумасшедшей; я заявляла, что для нее все это плохо кончится, а она в ответ: «Куда уж хуже, чем у тебя». Малышка орала как резаная, нас одолевала обида друг на друга, такая огромная, что ей было тесно в стенах дома.
В день исчезновения моей дочери мы в очередной раз сильно поссорились, и, как известно Горной Деве, эта заноза будет саднить в моем сердце до самой смерти. Дочка ушла из дома, да так хлопнула дверью, что он весь содрогнулся. Мы не виделись до того момента, пока ее призрак не постучался в дверь несколько дней спустя. Однако это была уже не она. Я так и не узнала, кто из этих двоих ее увел: сколько ни умоляла святых, они сохранили тайну. И мне пришлось носить боль внутри тридцать лет, в груди у меня словно образовалась дыра. Но когда внучка мне все объяснила, я поняла, что святые не сообщили мне имя злодея, поскольку не имело значения, кто именно похитил мою дочь. Каждый виновен по-своему, и никто из них не заплатил за содеянное. И теперь эти подонки спокойно живут, как будто моей дочери не существовало вовсе. Один женился на своей невесте следующим летом, другой – на Эмилии через пару лет. Мало того, у них появились дети, словно они не отняли у меня моего ребенка. И словно я не намерена взыскать долг.
9
Мальчика очень долго оплакивали. Крики не доносились до нашего паршивого дома, потому что сюда ничего не доходит – не уходит, но и не приходит. Кроме мертвецов, разумеется; те-то тащат нам на порог свои печали, а потом цепляются за двери, стены, полки, за наши волосы, щиколотки – за все, что попадается под руку. А живые не приходят, разве что с просьбами или чтобы увезти, разве что по нужде или от похоти.
Жительницы деревни говорили, что в любое время слышно, как рыдает мать ребенка, и что, когда ни пойдешь мимо этого дома, днем или ночью, плач слышен всегда. Кармен рассказала об этом моей бабушке, а я слышала их разговор со второго этажа. Женщина плакала тихо, как принято у богачей, ведь громко лить слезы – удел бедняков, которые привыкли не скрывать своих чувств и не умеют вести себя прилично. Да, плакала она негромко, но было слышно из-за забора, с улицы, по которой выходили на разведку женщины, чтобы было что рассказать в очереди в рыбной лавке, а мужчины – чтоб поделиться новостью в баре.
Когда ее показали по телевизору, она почти не плакала и выглядела шикарно – такая стройная, молодая, с хорошим макияжем и прекрасно одетая. А говорила так правильно, что
