было сродни самому дому по возрасту — почти столетнее. И принадлежало оно моей бабке. Ныне покойной.
Умерла старушка зимой. На похоронах я не была — сессия. И вот теперь — эти два огромных глаза в кресле.
Я взвизгнула — было очень страшно. Однако, хвала небесам, локоть мой задел выключатель света, и, как только кухня озарилась свечением лампочки, я поняла, что на спинке кресла сидит никто иная, как Мурка. Мурка — наша дворовая кошка.
Я выругалась, посмеялась. Пожурила Мурку за то, как она тайком пробралась в дом. Потом налила кошке молока, дошла-таки до предмета вожделений, но, выходя из кухни, случайно забыла выключить свет.
Следующим утром я была слишком занята игнорированием звонков Андрея, чтобы помнить о ночных кошмарах. К тому же я обещала тете кое-что поделать по дому, и большая часть дня прошла незаметно. Ближе к вечеру поднялась на чердак — составить коробки вещей, которые упаковала на зиму по наказу тети.
Надо сказать, что тетя моя — Нина Валентиновна — никогда особым трудолюбием не отличалась. Вещи по дому она «раскладывала» как положится. Редко чего убирала на место, а уж по дому-то вообще мало чего делала, если только жестокая необходимость не заставляла ее царскую особу приподнять пятую точку. Поэтому я и была особенно удивлена, когда на чердаке меня встретило огромное, потемневшие от времени, бабушкино зеркало.
— Приветс, — протянула я, — А ты-то что здесь делаешь?
Подошла к зеркалу поближе — оно было не завешено, и стояло так, что свет из чердачного окна лился прямо в его гладь.
Зеркало это было настоящим антиквариатом — старинное, на серебре, помещающее в себе всего человека, оно было отделано в тяжелую древесную раму, украшенную завитушками и птичками ручной работы. Я хорошо помню, как зеркало стояло в бабушкиной комнате, и как я, иногда, красовалась перед ним в детстве. Что же заставило тетю с дядей тащить его, такое тяжелое, на чердак? Странно…
Мысли мои прервались воем Умки. Бедная собачонка опять сидела на крыльце, и призывно скулила. Я убрала подальше с глаз притащенные мною коробки и спустилась вниз. Вечером мы с Умкой снова затопили печку, плотно поужинали, я отклонила еще два-три звонка Андрея, и, со спокойной душой, улеглась спать.
Примерно в первом часу ночи, я, как и в предыдущий день, встала с кровати. Прошла на кухню. Вышла в предбанник, и замерла. По лестнице, ведущей на второй этаж, а затем и на чердак, кто-то шел. Звук этот было невозможно спутать ни с чем, так как старые деревянные ступени жили своей музыкальной жизнью.
В панике, я включила свет.
— Кто здесь?
Ответа не послышалось. Шум тоже прекратился. Я взяла фонарь, огромную железную отвертку — как средство самообороны, и стала подниматься наверх. На втором этаже никого не было. Дверь, ведущая в комнаты, была заперта на ключ. Я пошла выше. Чердачный пролет тоже был пуст. Я открыла дверь на чердак, посветила фонарем, и из груди моей вырвался крик. Фигура, светящаяся в ночи, мелькнула по чердаку и растворилась в зеркале.
С ужасом я бросила фонарь и принялась бежать вниз. Ориентируясь лишь на свет, идущий с кухни на первом этаже, я чуть было не сломала себе ногу, но, кое-как добралась до места назначения. Там отдышалась, нашарила в аптечке банку Корвалола, выпила залпом почти двадцать капель, и, бессильная, села на скамейку у стола. Мысли мои путались. Тело дрожало.
— А может нах все, и позвонить Андрею? — мелькало в моей голове.
Но Корвалол начал брать свое. Потихоньку я успокоилась. Отдышалась. Начала искать всему логическое объяснение. Все двери в дом закрыты, так? Так. Окна почти всего первого этажа уже прикрыты ставнями на зиму, так? Так. Пробраться в дом никто не мог, так? Так. Шум на лестнице — наверное крысы. А свечение возле зеркала? Фонарь, глупая! Конечно же фонарь! Ты сама случайно посветила фонарем в зеркало, когда входила — оно же прям напротив двери стоит. А увидела отблеск и испугалась. Дура такая. Еще Андрею звонить хотела…Я посмеялась над собой и пошла спать. Но сон мой был недолог. Примерно через полчаса я снова услышала скрип на лестнице. Обуреваемая ужасом я, сама не зная почему, встала с кровати и направилась в предбанник.
— Крысы, пусть это будут крысы…
Я подняла голову вверх и увидела бабушку. Она спускалась вниз по лестнице, окруженная странным синеватым свечением. В ледяном поту я подскочила на кровати и проснулась. Дальше, будучи не в состоянии уснуть, включила в доме весь свет. Налила себе еще полбанки Корвалола. Зашла в интернет-чат: все, лишь бы не сидеть в этом доме одной.
Часам к шести утра, я уговорила себя, что все это лишь сон. Дефекты моего разыгравшегося воображения. Возможно вина за то, что я так и не приехала на похороны. Я сделала себе ментальную заметку сходить в церковь и поставить свечку, и, измученная, уснула тяжелым утренним сном.
Проснулась около полудня. В окно светило солнце. На клумбе под окном нежились фиолетовые хорксусы. При ярком свете дня мои кошмары казались лишь разыгравшимся воображением. День был чудесный. Я покаталась на велосипеде. Заехала на рынок. Посидела на старой ГЭС. Тишина, покой, умиротворение — то, за чем я и ехала. К вечеру я вернулась домой. Умка сидела на крыльце.
— Ждешь меня? — спросила я собачонку. Но та не обратила на мой приезд ни малейшего внимания, а лишь подняла мордочку и завыла.
— Эй-эй, ты чего? — несколько сердито сказала я. Солнце уже клонилось к закату, и весь двор, потихоньку, заполняла тьма.
— Кого ты зовешь? — спросила я Умку, и сама закрыла себе рот рукой.
Той ночью я спала плохо. С чердака, сквозь тонкие перегородки дома, в полной осенней тишине, доносились глухие шаги. Лестница скрипела, будто по ней кто-то спускается. Едва глаза мои закрывались, как я видела бабку, идущую ко мне с чердака.
Как и предыдущей ночью, я хотела отвлечься интернетом, но невольно все запросы мои сводились к призракам и духам. «Зеркало, стоявшее в комнате покойника — несет в себе его душу», «Призраки приходят в наш мир через зеркала» — вот лишь немногие заголовки, мелькавшие на моем экране в ту ночь.
Рано утром, едва забрезжил свет, я помчалась в церковь. Благо была суббота. Я отстояла причастие. Попросила батюшку отпустить мои грехи. Зашла на поселковое кладбище, где была похоронена бабушка.
Покрытая сухой листвой, среди сотни крестов, ее могилка казалась маленькой, почти детской.
— Ты прости меня, глупую, — прошептала я, присаживаясь
