не совсем спелую, но ароматную и крупную, как серьги модницы, землянику, — представил на их суд самые красивые и восхитительные лесные пейзажи: поляны, усыпанные нежными лесными цветами, лощины, пронизанные трепещущими солнечными бликами, живописные берега потаенных лесных ручьев. Фангорн был стар и богат, невероятно богат — тишиной и благодатью, грибами, ягодами и орехами, непуганым зверем и жирной рыбой в лесных речушках, дорогим топливом и редкой древесиной ценных пород. Слава «колдовского» и «порченного магией» явно служила этому лесу отличную службу, охраняя его от разора и грабежа лучше самого опытного и радивого лесника, не допуская сюда людей, этих ушлых купцов, торгашей и барышников, которые, будь на то их воля, давно прибрали бы этот дивный лес к рукам, поделили бы его на угодья, передрались бы друг с другом из-за какой-нибудь богатой Сосновой Лощины или рощи особенно ценного дуба… «Почему нельзя заходить в Фангорн? Разве этот лес кому-то принадлежит?» — спросил как-то Гэдж у Сарумана, подразумевая под «владельцем леса» какого-нибудь знатного роханского лорда или даже самого́ короля, но Белый маг усмехнулся и ответил, как это и подобает волшебнику, туманно и непонятно: «Фангорн может принадлежать только Фангорну, Гэдж».
— Только не говори мне, что эту землянику нельзя есть, — сказал Гэдж Гарху, который, сохраняя вид сердитый и недовольный, все-таки вскоре догнал орка, ушедшего вперед по тропе, и вновь опустился ему на плечо. — Смотри, сколько тут ягод! И почти совсем спелых… — Здесь, в глубине леса, земляника и впрямь была более спелая и крупная, чем на опушке, прямо какая-то ненормально крупная, размером чуть не с наперсток; Гэдж мог собирать её, даже не сходя с тропы, и вскоре накидал целый котелок. — Отнесу-ка я их в «Улитку» госпоже Норвет… то-то она подивится, а?
— Да уж, подивится… — проворчал ворон. — Только, видишь ли, эти ягоды — из Фангорна, Гэдж.
— На них так и написано «Мы из Фангорна», да?
— Написано — для того, кто умеет прочесть. Где еще в окрестностях Изенгарда ты видел спелую землянику в это время года?
— Но ты же сам говорил, что Фангорн — не простой лес. Наверняка в этом замешана местная магия.
— Вот то-то и оно. Нельзя быть таким доверчивым, Гэдж… Поманили тебя конфеткой — ты уж и рад.
— Отравимся мы все этой земляникой, по-твоему?
— Да не в землянике дело… — пробормотал ворон — и умолк, к чему-то прислушиваясь. Орк последовал его примеру — и вдруг понял, что ничего не слышит… то есть вот совсем ничего: даже стук дятла, доносившийся откуда-то из лесных недр, внезапно стих, как и окружающий путников щебет птиц, и мирное жужжание насекомых, и беспечный шелест листвы. Орка и ворона обступила плотная, густая, неприятная тишина. Где-то за спиной Гэджа раздался громкий, протяжный скрип — словно стон — потревоженной ветром сосны, и орк вздрогнул от неожиданности. Вытер о штаны внезапно вспотевшие ладони…
— Вот же засада! Что-то не нравится мне все это… — встревоженно озираясь, прохрипел ворон.
Гэджу тоже стало не по себе, хоть он и старался этого не показывать, радуясь одному — ему хватило ума никуда не сходить с тропы, да и опушка была совсем недалеко, за ближайшим поворотом… Вокруг что-то необычно, зловеще изменилось, в лесу потемнело, словно солнце скрылось за тучу, из подлеска поднималась мутная холодная мгла, и вместе с ней — безотчетный, первобытный, просто звериный какой-то страх. В воздухе ощущалась странная давящая духота; ни малейшего движения ветра не замечалось среди ветвей, но окружавшие тропу деревья как-то странно придвинулись и тихо шелестели листвой над головами путников… даже не шелестели, а, казалось, о чем-то зловеще и заговорщицки шептались — там, у себя в вышине — склоняя друг к другу пышные кроны и переплетая мощные узловатые сучья. Гэдж, охваченный дрожью, оцепенел…
— Бежим отсюда! — гаркнул ворон. — Скорее!
Гэдж повернулся и опрометью бросился обратно, назад по тропе. Храбриться дальше и делать вид, будто ровным счетом ничего необычного не происходит, уже не имело смысла…
В несколько прыжков орк миновал ровный отрезок тропы, по обочинам которой все еще легкомысленно цвела земляника, перескочил через песчаный холмик, завернул за поворот и… остановился.
Тропа исчезла.
Совсем.
Просто оборвалась перед Гэджем, оставив его перед сплошной стеной деревьев и кустов, стоявших густо и кучно, как частокол — словно тут ровным счетом никогда и не было никакой тропы. Но ведь от самой опушки Гэдж шагал по ровной, не имеющей никаких ответвлений лесной дорожке, никуда с неё не сворачивая — куда же она теперь могла подеваться? Куда?! Гэдж обмер от ужаса, тело его враз стало ватным, ноги превратились в безвольный студень…
— Тропа! Гарх, где же тропа?! Силы небесные, куда… куда она подевалась?
Но почтенный ворон был напуган и растерян ничуть не меньше своего спутника… Сипло вскрикнув, он попытался взлететь, но столпившиеся вокруг деревья не желали выпустить его на свободу — ветви их сплелись густо и плотно, не оставляя для ворона ни малейшей щелки, острые сучья так и норовили выколоть глаза или вонзиться в крыло, и, не желая провести остаток жизни обездвиженным калекой, Гарх вынужден был вновь шлепнуться Гэджу на плечо. Орк секунду-другую стоял столбом, вглядываясь во мрак, сгустившийся под деревьями; ему казалось, будто там, в неведомой лесной утробе, что-то неторопливо движется, разрастаясь и неумолимо приближаясь, что-то темное, огромное, страшное, словно медведь, но Гэдж знал, что это не медведь, это не мог быть медведь, это было… Силы изменили орку, сердце захолонуло, крик ужаса застрял в горле комом.
— Существа… — Он попятился. — Ты говорил, в лесу живут существа… Кто они, Гарх? Кто?
Ворон не ответил.
За спиной орка громко хрустнула ветка под чьей-то тяжёлой грузной лапой. «Существо» было не одно! Гэдж стремительно обернулся — и тут же что-то сильно, до искр из глаз ударило его по лицу, сбило с ног, он упал и кубарем покатился в пасть разверзшегося за спиной оврага. Падение оглушило его, он отчаянно, как слепой, тыкался в разные стороны, карабкался на четвереньках сквозь какие-то заросли, натыкался на пеньки и гнилые опавшие сучья, до крови расцарапал о шипы и колючки лицо и руки. Шелест листвы над его головой усиливался, становился всё громче и нетерпимее, теперь Гэджу чудились в нем злобные, негодующие, угрожающие ноты и — смех: негромкий, злорадный, донельзя торжествующий. В совершеннейшем ужасе он скорчился на земле, закрывая голову руками. Что-то громадное, темное и свирепое нависало над ним, со всех сторон к нему тянулись длинные цепкие лапы — ветви? — готовые схватить, разорвать, растерзать в мелкие
