слушали вместе, а потом она уже и сама с удовольствием включала его песни. И даже на юбилей деда они вместе с мамой спели «Когда проходит молодость». Момент единения семьи. Такие у Лары можно было перечесть по пальцам. И вот как-то попалась ей статья про жену Утесова, Елену. Она тот брак выстрадала и смотрела на измены мужа сквозь пальцы. А он просто принимал ее любовь. А как иначе? Он – звезда. Ему все поклонялись, в него все влюблены. Жить со всеми невозможно, нужно кого-то выбирать. Елене повезло, он выбрал ее. Снизошел, позволил быть рядом, родить ребенка. Елена возможность приняла с благодарностью, место свое знала. Ну, такой муж. Весь в любовницах и влюбленностях. Но ведь не уходит. Возвращается к ней! Она выстроила жизнь, удобную для всех.
И все же как-то увели его из семьи. Он сбежал с любовницей на дачу, Елена почувствовала, что дело принимает серьезный оборот. Что же сделала брошенная жена? Она привезла на ту дачку вязанку дров и записку для любовницы. Мол, Леонид Осипович часто простужается, прошу вас внимательно следить за его здоровьем и регулярно топить печь. Утесов вернулся домой первым, обнаружил записку, растрогался до слез. Кстати, после смерти жены двадцать лет не вступал в брак и второй раз женился уже очень больным человеком за год до смерти. Чтобы заключить этот странный брак, работница ЗАГСа приехала к ним домой.
Лара на такое самопожертвование никогда не была готова.
Фигура, джаз и будущий жених
Лара знала: мужчинам она нравится, на нее обращали внимание. Не то чтобы она этим пользовалась, можно сказать, не пользовалась, но галки ставила. Всякой женщине приятно. Опять же, она видела: мужу небезразлично – на его женщину обращают внимание. Может, и не самое главное в жизни, но факт приятный. Не будем сбрасывать со счетов.
Она никогда не была красавицей, смотрела правде в глаза. Слишком худая. Это для модели хорошо, для телевизора, а в обычной жизни – болезненный вид.
Лара видела, как вздохнула свекровь, когда увидела ее в первый раз, видимо, свою будущую невестку она представляла не такой. Боже мой, неужели кто-то когда-то доволен своей невесткой? Или зятем? Необратимость положения понимаешь, только когда сама переходишь в ранг свекрови. Или хотя бы когда у тебя рождается ребенок и ты начинаешь планировать его будущее. Кем вырастет, на кого выучится, кого приведет в дом. Только ты точно знаешь, кто ему нужен! Кто его достоин! Твоего ребенка. Ну не эта же, в конце концов? Как палка худющая, надменная, вечно руки в карманы, взгляд сквозь тебя. А сын твой при этом так влюбленно на нее смотрит! И не видит ни острых локотков, ни выпирающих ключиц. А главное – того самого взгляда. Такого снисходительного, обращенного к твоему единственному и самому любимому чаду. Кому это могло понравиться? Никому. Вот и Галине Поликарповне не нравилось.
Ну а потом в копилку добавилось долгое ожидание ребенка. Время шло, часы тикали, а детей все не было. Вечная в то время Ларина боль и вечный страх. Она в какой-то момент даже в гости перестала к свекрам ездить. Не могла вынести Галину Поликарповну, вечно закатывающую глаза при виде невестки. А потом тот взгляд выстреливал в сторону сына: «Я тебя предупреждала. Такая худоба детей родить не в состоянии».
Она была права. И Лара злилась еще больше. В свое время она за фигуру боролась. Может, для стороннего взгляда девочка и не была полной, но сама-то знала. Стоит только расслабиться – и получим на выходе шею борца, тяжелый зад и толстые ноги. Про тренировки не задумывалась, бег для нее был полной потерей времени, а вот меньше есть или вообще не есть – это получалось очень даже запросто. И началась гонка, и доказывала сама себе, и каждый минус килограмм на весах как бальзам на сердце.
Сама не заметила, как ввалились щеки и глаза, потускнели волосы, ссутулилась спина. Ее это никак не волновало, она собой гордилась. Пока как-то не услышала за спиной: «Кожа да кости. Взгляду зацепиться не за что». Решила есть все подряд, чтобы прибавить пару килограммов, не тут-то было. Есть просто не хотелось. Привыкла есть мало. Организм перестроился. Лара умела говорить сама себе правду, она посмотрела честно на себя в зеркало и поняла: «Что уж есть». Но было немало. Огромные голубые глаза, красивая улыбка, легкая походка и еще хороший характер. Неплохо. Вон, Марлен Дитрих себе зубы выдирала, чтобы скулы провалились, а она себе сама это организовала.
С Алексеем они сошлись на одинаковом чувстве юмора и любви к джазу. Познакомились на модном концерте в джаз-клубе. В тот день в Брюсовом переулке был полный аншлаг. Билеты на французскую диву покупались сильно заранее, Лара с подружкой забрали практически последние, за барной стойкой. Уж что осталось. Официанты расставляли дополнительные стулья для своих, тех, которые билеты в принципе не покупают, но по концертам исправно ходят. Ну что ж, бонус работы данного заведения.
Не так уж плохо сидеть за барной стойкой. И дешевле, и есть необязательно, и видно хорошо. Алексей и вовсе был без места. Его как раз таки провели по блату, и он просто стоял спиной к барной стойке и опершись на нее локтями. Прямо скажем, не очень удобно для тех, кто за той стойкой сидел. Он то соприкасался с голой ногой Лары ледяным стаканом с коктейлем, то толкал ее локтем, не обращая никакого внимания на девушку.
– Молодой человек!
– Я! – Он тут же повернулся на голос.
– Я же не труп, чтобы меня тут льдом обкладывать!
– Я похож на патологоанатома?
И оба расхохотались. Потом всем рассказывали, что познакомились, можно сказать, в морге.
Чувство юмора – прекрасная штука. Скрепляет, расслабляет, а главное, дает понимание: твой человек, не твой. По пути вам, не по пути. Им сразу стало ясно: по пути. Любят одну музыку, слушают одни диски, оба в восторге от Тарантино, могут зажечь на дискотеке, потом с пивом поехать на речном трамвайчике посмотреть на ночную Москву. Нет разговоров про «устал, лень, неохота». Один предложил – другой поддержал. Ругались так же. Бурно. Если что не так – разворачивались и гордо уходили. И тоже один уходил, другой через какое-то время догонял. Лара видела – Алексей влюбился. В любви объяснялся так:
– Мировая ты, Ларик, девчонка! На такой можно жениться.
Это выражение так закрепилось, что когда через год спросил:
– Слушай, а
