невеселых мыслей.
— Ядвига, знаю, ты не спишь. Иди есть. Нам ещё домой добираться.
Эх. Никуда не денешься, придется выходить. Не просидишь в крохотной комнатенке всю жизнь, прячась от глупых страхов. Она шляхтинка, ей не пристало бояться…
*****************
— Это моя квиточка!!! Отдай!
Ядвига ахнула. Выйдя к столу, она так и держала в руках чудесную кувшинку. Петрусь подбежал к гостье, остановился нерешительно, вспомнив мамкин подзатыльник. Нежное детское личико, грозно нахмуренные светлые бровки. Глядит исподлобья на высокую чужую девицу, сопит сердито. И глаза! Серо-зелёные, как речная вода летним вечером…
Мягкое песчаное дно, солнечный свет золотится сквозь теплый поток, кружевные ленты водорослей колышутся перед лицом, крохотные рыбки порхают в вышине. Протяни руку — испуганно разлетаются в разные стороны, переливчатый смех вокруг, тихий, усыпляющий…
Ядвига тряхнула головой, отгоняя непрошеное видение, протянула хлопчику кувшинку.
— Держи, она и вправду твоя.
Петрусь бережно взял «квиточку», прижал свое сокровище к груди. Неуверенно улыбнулся, попятился к печи, шмыгнул за широкую бабкину юбку.
Надо же — река глаз на дитя положила! Привязала к себе накрепко! Зачем он ей, непонятно…
Все в хате косились на нежданную гостью. Недоверчиво, с опаской. Чего ждать от панской дочери?! Чего ждать от новоявленной ведьмы?!
Она по очереди обвела взглядом поднявшихся с лавок людей.
Хозяин дома во главе стола прямо под образами. Крепкий, что каменный жернов. Скользкий, что камень на мелководье.
Скольких же ты спровадил на дно темного омута, мельник — двоих, троих?!
Троих!
Помнишь?!
Михась судорожно сглотнул. Ошалело уставился на темнокосую панянку.
Дядька Лукаш стоял рядом со старым приятелем, теперь — и будущим родичем. Хмурился, злился. Кусал вислый ус.
А с тобой что не так, дядька?!
Мысль ускользала, сыпалась песком сквозь пальцы. Никак не ухватить, словно… верткую ящерку среди густой летней травы, рыжую плутовку в зарослях чертополоха, серого вовкулаку в зимних сумерках…
Да в нем же лесная кровь! Тонкий, едва заметный, слабеющий ручеек.
Лукаш глаз не отводил.
Знает?
Знает!
Тетка Ганна — спряталась за большой печью. Сердце у бабы ухало часто-часто, пальцы теребили кисти на концах повойника. Ух, как же она злилась! На себя — за глупость и жадность, на гостью приблудную, которую бы за косы оттаскать, да выпороть как следует!
И страх — колкий, как битое стекло — за детей, за внуков, за дурня своего непутёвого. Вот же послала Божа Матинка беспокойного муженька — то нечисть лесная, то паны у него гостят. И не пойми, что хужее…
Эта, как ее, Марфа, — мало что понимает, не до того бабе с двумя детьми. И … третьим под сердцем.
Орыся — дуреха цветет, аки майская роза. Что там старшие всполошились?! Не ее забота. У нее жених туточки.
Ядвига чуяла их всех. Таких ярких и живых, таких разных и таких схожих. Связанных нитями судеб, спутанных общими обидами и радостями, мечтами и страхами…
Снова смерив взглядом каждого, девочка приветливо улыбнулась. Она гостья. Нужно хозяев уважить.
— У меня была торба с пирогами. Где они?
Марфа, суетливо вытерев руки застиранным передником, принесла завернутые в чистую тряпицу пироги. Подала с поклоном.
— Сын, — тихо прошептала панночка, — к лету.
Женщина охнула, всполошилась и ткнулась в угол к захныкавшей малышке, подхватила на руки, спрятала лицо в пушистых кудряшках дочки.
Ядвига повернулась к мельничихе, властно заглянула бабе прямо в глаза. Та насупилась, виновато уставилась в пол.
— Я прощаю тебе спущенных псов. И благодарю за еду. Возьми от меня плату. Это хлеб из…леса.
Ганна дрожащими руками приняла подарок. Быстро зыркнула на мужа — можно? Тот кивнул.
— Раздели на всех домашних. И до самой весны никакая хворь к вам не пристанет.
Тетка переглянулась с невесткой, крепко прижала к груди сверток. Низко поклонилась юной панянке. Щедро отплатила ведьма за ворованную колбасу! Впереди зимние холода и напасти неизбежные. Детки в морозы чахнут, а тут ещё Марфа непраздная. В сёлах что ни год, то в месяц лютый хлопы бьют в стылой земле могилу. И редко когда только одно дитя в нее укладывают…
*************
Домой решили ехать на телеге. На добротной селянской телеге, дно которой устилала солома, а чтоб сподручней было сидеть — поверх кинули мягкую овчину.
Старый мельник легко приподнял гостью, помог забраться. В хату уходить не спешил, топтался рядом, не решаясь спросить.
— Дядька Михась! Петрик отмечен рекой, ты знаешь?
— Знаю, как не знать?! — глухо ответил мужик и вцепился в деревянные борта телеги.
— Не бойся за внучка. Он отмечен, но не обречён. А если, — голос панночки окреп, наполнился силой и куражом, — эта пройда речная озоровать вздумает и МОИХ людей обижать, передай, что я и погнать из реки могу. Пойдет на болота побираться. Запомнил?!
Он уважительно глянул на отчаянную девчонку. Ох, и гонору! Зачем-то стянул с головы шапку, взъерошил пятерней седые редкие волосы, и — широко улыбнулся.
— А и запомнил!!! Дякую, ясна панна! За ласку твою. Если что, — он замялся, подбирая слова, — я завсегда помочь готов!
Скинул с себя теплый кожух, накинул Ядвиге на плечи.
— Ниче-ниче, вон, зятек мой будущий назад одежку возвернет. Все одно телегу пригонит. Ему туточки теперь медом намазано. Езжайте. Кланяйтесь пану Лихославу от всех нас.
Мёрзлая земля стелилась под колеса выбеленным полотном. Это в ТОМ лесу зима уже вошла в полную силу — завьюжила, замела пути-дороги, сковала льдом родники; а тут — лёгким морозцем прихватила осеннюю распутицу, да присыпала чистым хрустящим снежком. Красота!
Попервах ехали молча. Йоська правил смирной пегой лошадкой. Ядвига, закутавшись в овчину, бездумно смотрела вдаль.
Высокое синее небо с белоснежными кучерями облаков, бодрящий воздух, слепящее зимнее солнце.
