взрыва?
В тот день Влад пострадал в борьбе, к которой не имел никакого отношения. Он был одним из почетных гостей на марафоне. Идея марафона была далеко не политической, очередной призыв к здоровому образу жизни. Но кого это волнует? Тем уродам, которые подрывают людей, вообще плевать, кто их жертвы.
Хотя в почетных гостей метили осознанно. Бомба сработала, когда они пробегали рядом, потому что террористы знали: так их поступок станет международным. В разных странах будут обсуждать, что пострадали лучшие их представители. Больше шума, больше внимания, остальное – так, издержки.
Не представляю, как он вообще научился спокойно жить дальше. Идти по улице – и не бояться, что что-то вдруг взорвется. Ведь тогда тоже не было ни предпосылок, ни предупреждения! Никакого основания ожидать, что так будет. Про причины, по которым он заслужил или не заслужил это, я вообще молчу, их не существует.
Хотя нет, кое-что мне известно. Я стала свидетельницей его первых недель после взрыва, проведенных в больнице. Может, этого будет достаточно, чтобы получить право на такие вопросы сейчас?
Он ответил не сразу. Влад все так же наблюдал за ночным городом, а я сидела, как на иголках, не зная, как мне поступить. Но делать ничего не пришлось, он все-таки заговорил. Спокойно, будто рассказывал о рядовом событии, да еще и произошедшем с кем-то другим.
– Да, я помню. Имей в виду: считается, что я отключился сразу. Это официальная версия, которой я намерен придерживаться и дальше, она спасла меня от армии доморощенных психологов, которых иначе наняла бы моя мать.
Я, между прочим, тоже психолог и далеко не доморощенный. Но я об этом молчу. Сейчас я рядом с ним как друг, а не как лечащий врач.
– Я продержался еще примерно минуту после взрыва, – продолжил Влад. Его голос звучал все так же ровно, как при рассказе какого-нибудь старого анекдота. Он был сильнее меня, а вот я не выдержала. Я положила руку поверх его руки и, пока он говорил, осторожно поглаживала его пальцы и ладонь. Он не возражал, он как будто вообще не замечал, что я делаю. – Сначала все было хорошо. Этот марафон был несложным и неважным. Мы, профессиональные спортсмены, даже не соревновались там, просто «подавали пример».
– А потом был взрыв?
– Да. Потом был взрыв. Хотя, если честно, я не помню его как взрыв. Меня сразу оглушило, и звук я не запомнил вообще. Только красную вспышку сбоку от меня… Она полыхнула очень ярко, я ничего толком не почувствовал. Просто вдруг оказался на земле. Удивился и попытался подняться, а не смог. Вокруг было уже не то, что раньше: быстрые движения, кто-то извивался на земле рядом со мной, кто-то куда-то бежал и полыхало пламя. Но все это для меня – без единого звука. Как думаешь, без звука проще?
– Думаю, что без звука страшнее.
– Я знал, что ты поймешь, – еле заметно, одними уголками губ, улыбнулся он. – Мне не было больно. Учитывая количество травм, это странно, да? Но тогда я не знал о том, что со мной случилось. Я помню какую-то заторможенность, полное непонимание того, что со мной происходит. Но боль… Нет. Думаю, это какой-то внутренний механизм безопасности. Когда боль рискует стать слишком сильной, мозг отключает ее, чтобы не сойти с ума. Возможно такое?
– Да.
Мне было тяжело отвечать ему спокойно, но я должна была. Слезы и причитания все испортили бы, он не ради этого мне доверился. Поэтому прикосновение руки оставалось единственным, что я себе позволила.
– Знаешь, что я увидел последнее, прежде чем отключиться?
На такие вопросы нет ответа – или ответ всегда очевиден. Но если ему нужно, чтобы я подала голос, поддержала разговор, подтвердила реальность своего присутствия здесь и сейчас, то пожалуйста.
– Что?
– Свой собственный глаз. Я потерял его не из-за осколков или ожога. Травматическая ампутация – удар слишком большой силы выбивает глазное яблоко из глазницы. Я даже не сразу понял, на что смотрю и почему вижу так мало. Потом все это наконец закончилось.
Вот тут я хотела бы, чтобы его голос дрогнул. Чтобы он хоть как-то выдал боль, ведь это должно быть больно! Но он оставался безмятежен, он просто завершил рассказ и замолчал.
Мне нужно было как-то отреагировать. Однако я, психолог с профильным образованием и немалым стажем работы, сидела рядом с ним и не знала, что сказать. Чужому человеку уже сказала бы. Но из-за того, что это был именно он, горло будто в тиски зажали, и все мои усилия были сосредоточены на том, чтобы не расплакаться. Не хватало еще, чтобы он жалел и успокаивал меня!
Но иначе сейчас не получалось. Не только из-за того, что произошло с ним, но и из-за того, что меня не было рядом. Я не могла прямо там броситься к нему, помочь, поддержать! Я не была первой, кого он увидел в больнице. Может, если бы когда-то, много лет назад, я повела себя умнее, такого бы вообще не случилось? Эффект бабочки. Одна маленькая перемена создает волну, а волна меняет миры.
– Влад, я…
– Уже поздно, – мягко прервал он. – Мы засиделись, а день был долгий и непростой. Ты не возражаешь, если мы разойдемся?
– Прямо сейчас?
– Да. Прямо сейчас.
– Хорошо…
А что еще я могла сказать? Я поторопилась к выходу, меня не покидало чувство, что я только что завалила экзамен. Я вообще не контролировала ситуацию – даже близка к этому не была. Как вообще все закружилось вот так?
У чудовищного завершения вечера был только один плюс: теперь, когда я снова была одна, можно было не сдерживаться и плакать сколько угодно.
Глава 7
Утром Влад общался со мной как обычно. Наблюдая за ним, невозможно было догадаться, что у нас накануне был какой-то важный разговор. Вот он нормальный вообще? Хотела бы я знать, что у него в голове творится… Но не факт, что он сам знает.
Ну и ладно. Если он может спокойно сидеть за завтраком и делать вид, что вчера мы говорили исключительно о погоде, то и я – тоже. Тем более что сейчас нам нужно сосредоточиться на расследовании, а то, что я чувствую, начнет изводить меня позже, когда я снова останусь одна и не смогу от этого спрятаться.
Но шоу должно продолжаться, и я умею притворяться ничуть не хуже, чем он. Поэтому теперь я беззаботно поливала блинчики (но не нормальные русские, а пухлые, американские панкейки) кленовым сиропом и рассуждала о перспективах:
– Неплохо было
