крышку, хлебнул из термоса и зажмурился от удовольствия.
"Еще бы! — подумал Зимин. — Накурился, небось, а тут сладкое и горячее…" Но было не до сочувствия, обиделся:
— Могу и не тянуть. Кончай-ка ездить к своей девчонке, вот что я должен сказать тебе. Пока летаем.
Русанов поперхнулся, пить перестал.
— А вот это, Саша, тебя не касается! Понял? — Держа термос возле подбородка, он смотрел на штурмана с изумлением.
— Ошибаешься, Лёша. Вместе летаем!
— Ну и что?
— А ты — не высыпаешься, вот что! Извёлся, как кобель…
— Тебе-то, какое до этого дело?
— Прямое. Либо ты, на время полётов, прекращаешь свой кобеляж, либо я — больше не покрываю твои дела!
— Вон ты как!.. — Русанов опять смотрел изумлённо, словно не узнавал. Завинчивал на термосе крышку, а пальцы подрагивали.
— А как, по-твоему, надо? Взгляни на себя в зеркало! Ты действительно похож на…
— Собираешься доложить начальству, что ли?..
— Ты, Лёшка, брось! Не ершись… — Зимин на секунду смутился. — Могу и доложить, конечно… Если нужно будет. Полёты — это тебе не шуточки! Возьму, и откажусь с тобой…
— Саш, ты — что? Боишься со мной летать?
— Дурак ты, Лёшка! — беззлобно ответил Зимин. — Не меня же будут распинать, когда машину сломаешь на посадке? Как штурман звена — я отвечаю за штурманскую подготовку в нём.
— Вот ты как заговорил!..
— А как я ещё должен? Я — честно тебе, в глаза… В следующий раз — учти! — опоздаешь, сам расскажу всё врачу!
— Ты — уж сразу комэску. Надёжнее будет.
— Можно и ему, — твёрдо пообещал Зимин, не глядя на Русанова. — Моя жена, и та понимает, где служим.
Русанов молчал. Понимал всё и он, только не хотел думать об этом теперь — хотелось есть. А времени уже ни на что не было. Но улыбнулся своей миротворческой улыбочкой и примирительно произнёс:
— Ладно, Саша, считай, что мы договорились. Больше я туда не поеду перед полётами. Думаешь, совсем уж не понимаю, что к чему? Да и не по кобелиным делам, как ты думаешь, я туда мотаюсь. Предложение сделал… Ты уж не суди строго, а?
— Да я, Лёша — что? Разве я против? Я же не считаю, на самом деле, что нужно бежать и докладывать. Ты же сам всё… — Договаривать остального не стал — повинную голову меч не сечёт, да и раздалась команда, сорвавшая всех с места:
— Третья эскадрилья, выходи стро-иться!..
Алексей передал термос и бутерброды опять Зимину, в его огромный портфель, и, продублировав команду своему звену, первым пошёл на бетонную дорожку, где всегда строились для предполётных указаний. Через минуту он уже проверял экипажи: все ли на месте, здоровы ли? А потом, по быстрому, знание лётных заданий, хотя проверяли это вчера и не по быстрому, а всерьёз, и знали: экипажи к полётам готовы. Но так уж заведено — двойной, а то и тройной контроль, чтобы исключить малейшую неточность в полёте. Здесь свято верили в формулы: повторенье — мать ученья, а инструктор — это попугай, который всю жизнь повторяет умные вещи.
Отвечали члены экипажа громко, уверенно, словно только и думали о том, как бы им обрадовать своё начальство. Мол, задание помним даже во сне, можете не сомневаться, не подведём и наяву. А вот сам Алексей порадовать своё начальство, более высокое, не успел. Последовала новая команда: общее построение полка. И командир эскадрильи махнул рукой — ладно, мол, пошли на общее. Да и уверен был, Русанов служил на севере 3-й год, летал по программе лётчиков первого класса. Вид, правда, что-то неважный сегодня, но это компетенция полкового врача. Проверка его ещё предстояла, и потому майор, маленький флегматичный крепыш, дав общие указания для всех, перевёл свою эскадрилью поближе к командному пункту, где уже строились остальные летающие экипажи.
Наконец, подошло ещё более высокое начальство — штурман полка и связист, оба майоры. Эти не нудили тоже — время уже поджимало. Без рвения — потому что не появился ещё командир полка — но деловито штурман продиктовал позывные наземных радиостанций, обслуживающих полёты в северной части Союза, начальник связи дал радистам диапазон и номер волны, на которой будут работать в воздухе, а лётчикам — секретный код, который нужно установить у себя на борту для опознания самолёта с земли радарами.
Майоров сменили подошедшие разом метеоролог и полковой врач. И эти не отступили от северной мудрости. Один подробно изложил характер погоды, которая будет развиваться в районе полётов — обещал, что туман рассеется, и аэродром будет принимать на посадку до 14-ти часов, а на маршрутах погода вообще будет хорошей, другой спросил, нет ли у кого жалоб на плохое самочувствие. Первому, как всегда, не поверили — его дело обещать, а самим — быть бдительными и надеяться только на себя, а второму — тоже, как всегда, не ответили. Здоровы, мол, все, молчание — знак согласия. Кто же явится на полёты больным? Жить не надоело пока.
Жалоб не было, вопросов тоже. И все проверяющие и инструктирующие доложили, что обе эскадрильи, запланированные на дневные полёты — майора Карцева и капитана Соловьёва — к полётам готовы. Командир полка привычно выслушал их и, высоченный, сутулый и худой, начал давать "общие указания" свои, самые главные и последние. И хотя это было, наверное, уже 5-е повторение, все терпеливо слушали — надо: проверено кровью. Да и уважали своего неразговорчивого "Батю" — справедлив был той высокой и особенной властью, которая и с уставами согласовывалась, и с жизнью, которую не втиснешь в рамки уставов. Полковник вдоволь повидал и в войну, и в мирное время здесь, в заполярье.
Командир полка не пережимал педаль. Опять всё шло чётко, без размазывания, потому что и его, будь ты хоть сам генерал, поджимало время. А время в реактивной авиации решали уже не минуты — секунды. Опоздал на 40 секунд с выходом на "цель" — полигон в горах для бомбометаний — и всё, бомбить уже не разрешат, график железный. Часы сверяют по точному сигналу времени. Иначе над полигоном завертится карусель, и самолёты могут столкнуться, не успев увидеть друг друга.
Пока командир полка сообщал лётчикам особенности сегодняшних полётов, врач, тоже высокий и худой, с лицом, похожим на пятнистое воробьиное яйцо, привычно двинулся вдоль первой шеренги, чтобы взглянуть на каждого лётчика лично. Бывало — редко, правда, теперь уж и не вспомнить, когда — запашок от штурмана или пилота не тот. Хоть и вчера "принял" человек по случаю рождения, а от полётов надо его отстранять. Ни дни происхождений,
