и не женат, похоже.
А у нее ситуация, наоборот, куда хуже, чем тогда, двенадцать лет назад. Образования, денег, статуса – как не было, так и нет. Еще и товарный вид потерян – не восемнадцать, а тридцать. Располнела. Выпивать стала.
Интересно, что Мирон предложит? Денег просто так? Работу секретаршей? Или в любовницы позовет?
Она опустила глаза и робко спросила:
– Почему ты возишься со мной?
Он усмехнулся:
– Потому что однажды упустил.
О, это обнадеживает!
– Зачем я тебе? За душой ни гроша – только вес лишний. И в жизни ничего не добилась.
– Грошей у меня хватит. А ты… ты необычная. Яркая. Не такая, как все. – И вдруг попросил – Спой мне что-нибудь.
Ох, где вы, суматошные девяностые?! Тогда она дурака валяла, под Высоцкого нарочно хрипела:
– Считать по нашему, мы выпили немного.
Не вру, ей-богу. Скажи, Серега!
Но сейчас вдруг вырвалось грустное:
– Жаль, подмога не пришла, подкрепленье не прислали.
Нас осталось только два, нас с тобою…
Дальше следовало нецензурное слово, но его Богдана тоже пропела – только шепотом, – и спросила:
– Продолжать?
– Не надо. – Он добавил тихо: – Я ведь специально в казино пришел. Тебя искал.
– Я поняла. – Она склонила голову, а потом решительно сказала: – Мирон, я такой дурной была. Все выбрала неправильно: страну, мужчину, как жизнь свою построить.
– Так не поздно еще поменять! Я не случайно про терем сказал. Приезжай.
– Но мне мало терема. – Увидев в его глазах испуг, Богдана поспешно добавила: – Нет-нет, жемчугов не нужно. И штампа в паспорте тоже. – На глазах, сами собою, выступили слезы: – Я дочь свою хочу вернуть.
Мирон опустил голову:
– Боюсь, тут помочь не могу. Я навел справки. Вернуться в Италию тебе не позволят. Сильву – из страны не выпустят. Единственный выход – ждать, пока девочке четырнадцать исполнится и она сможет решать сама.
– Это еще четыре года, – горько вздохнула Богдана. – Забудет меня совсем.
– А ты не сдавайся. Звони, пиши.
– Все равно чужой станет.
Он посмотрел внимательно:
– Богдана. А ты – в принципе – хочешь еще детей?
Она не задумалась:
– Конечно, хочу. Только не от такой скотины, как Игнацио.
Мирон усмехнулся:
– Тогда я могу предложить тебе сделку.
* * *
В девяностых годах прошлого века секс между старшеклассниками еще считался диковиной, и редкие парни, кому удавалось затащить одноклассниц в постель, страшно важничали.
А у Мирона по-дурацки получилось. Подружка его обладала пышной грудью, охотно целовалась, не стеснялась приспустить трусики, позволяла пощупать-погладить во всех местах. Заводила конкретно, но едва он пробовал перейти к решительным действиям, сжимала ноги и начинала судорожно верещать. Причитала: «Боюсь я! Мамка убьет!»
Он уже тогда фарцевал, и средства защиты – качественные, индийские – при себе всегда имелись. Но мамаши в те времена тоже бдели. Среди школьниц постоянно ходили страшилки: то одну, то другую родители отвели к гинекологу, врач подтвердил, что не девственница, и что тогда дома было!
Постоянно быть на взводе, но разрядки не получать – еще хуже, чем портфели таскать за отличницами. В итоге Дульсинею свою он перевел в резерв – и стал искать другие варианты. На него давно поглядывала слегка перезрелая кассирша из булочной, однажды он задержался поболтать и немедленно получил приглашение в гости.
Кассирше оказалась тридцать с изрядным хвостиком. С мужем развелась, дети не обременяли, хотелось приключений. Розовощекому Мирону сказала:
– Беру на испытательный срок.
Он не подкачал. Оказался не только милым и неугомонным в постели, но, широкая душа, всегда с шампанским придет, тортик купит, сигареток блок притаранит.
И стал захаживать почти каждый вечер. Новая пассия сразу заявила: замуж не пойдет, нахлебалась. И писклей малолетних ей ни за какие коврижки не надо – время небогатое, неспокойное, зачем еще на себя хомут вешать?
Мирона подобный подход только радовал. Кассирша, конечно, не красотка: грудь обвисла, лицо рябенькое. Зато в постели старалась – в том числе по-французски. Да еще заботилась, обхаживала – в отличие от задаваки-одноклассницы. Ужинами кормила, массаж делала.
Средства защиты (пусть даже индийские) феерию слегка притупляли, да и стоили недешево. Мирон побаивался дурных болезней, но кассирша предъявила справку из вендиспансера – у них на работе требовали. Поэтому, когда дни были не опасные, любовники предавались утехам «без противогаза».
А месяца через три возлюбленная объявила: она в положении.
Мирон растерялся:
– Мы ж меры принимали!
Она сладко улыбнулась:
– Так ты у меня кобель какой мощный! Проскочило как-то.
– И чего теперь делать?
– Анис буду пить. Ванну с горчицей приму. Авось выскочит.
– А если нет?
Она подмигнула:
– Может, женишься?
Его лицо вытянулось, и кассирша расхохоталась:
– Да ладно, не ссы. Аборт сделаю. Тоже, нашел проблему.
Мирон полагал: женщина в положении должна стать болезненной, бледненькой и капризной. Но его взрослая подруга продолжала сочиться здоровьем, сроду не скажешь, что беременна. Хотя кассирша жаловалась:
– Ох, устала, тошнит меня! Цеплючее твое дите оказалось. Но ты не бойся. Я пресс качаю и аспирин пью. Не удержится.
Он продолжал чуть не каждый вечер забегать в гости, с удовольствием ел борщи и мял податливое, мягкое тело.
А спустя еще месяц кассирша объявила: избавиться от ребенка домашними методами не получилось. Но на аборт она тоже не пойдет, потому как относительно безопасные двенадцать недель миновали, а рисковать своим здоровьем она не хочет.
– И как быть? – испугался Мирон.
Она побуравила глазами:
– А как хочешь. Или женись. Или рожу, а потом в суд на алименты подам. У меня свидетелей полный двор, что ты каждый вечер у меня околачивался.
– Но ты сама говорила, что ребенок тебе не нужен! Избавиться от него пыталась!
– Пыталась. А теперь сроднилась с ним. И полюбила. Он уже шевелится. Вот, хочешь – руку на живот положи.
Живот Мирон трогать не стал, от ужина тоже отказался. Шел домой и думал: «Вот это я влип».
Парень догадывался, почему кассирша вдруг надумала замуж. Сам виноват. Щедро дарил любовнице косметику «Пупа», сланцы с бисером и яркую бижутерию, сдуру болтал, что к двадцати пяти на машину заработает. Вот и решила посадить его на привязь.
И как спасаться? На аборт насильно не отведешь. Да врачи и не возьмутся уже, раз ребенок шевелится. Неужели жениться придется? Баба, может, и ничего. Будет еще слаще кормить, старательней обхаживать. Одна беда – он ни капли, ну вот совсем нисколечко ее не любил.
Пришел домой, чай пить не стал, сразу рухнул в постель. Родители, если видели, что не в
