еще две, проглатывая вместе с ними свои сомнения. И водружаю тяжелую плиту сомнений на бурлящий котел чувств, разрывающих мое нутро.
– Базилио? Ты на каком этапе? – спрашиваю я, вскидывая подбородок.
Грудь рыжего вздымается и опадает. Чуть быстрее, чем требуется. Он открывает рот, собираясь заговорить.
– Лисички готовы?
Не дожидаясь ответа, достаю из холодильной камеры поднос, мини-кексы c пармезаном. Все слишком медленно!
Появляется Гвен.
– Я этим займусь, – спокойно говорит она.
Базилио посылает ей благодарный взгляд. Утопающий, которому бросили спасательный круг.
Я сжимаю зубы. Заглядываю в зал. От запаха роз перехватывает горло. Такое впечатление, что ты в магазине, где торгуют мылом. Гвен заскочила в сад и переусердствовала с секатором. Букетами заставлены все столы и полки.
– Гвен, зачем столько цветов? Они пахнут слишком сильно!
Она вытирает руки о фартук и исчезает в зале, оставив рядом с раковиной лисички, землю и щетку. На полу грязная тряпка.
Я молчу.
Я ничего не говорю, когда автобус прибывает на полчаса раньше. Когда Гвен собирается их встречать в своем фартуке, который я велю ей снять в самый последний момент. Когда гид объявляет об аллергии одной туристки на глютен, а другой – на ракообразных, хотя я дважды просила ее выяснить это заранее. Когда Базилио выпускает из рук миску с шоколадным кремом, и тот разливается по всему полу. По-прежнему не произношу ни слова, когда Пейо выходит покурить ровно в тот момент, когда я хочу попросить его принести вино из подвала. И наконец, опять-таки молчу, когда Гвен, расплывшись в улыбке, пускается в разговор с престарелыми господами, болтливыми и желающими поделиться воспоминаниями молодости, в то время как я мчусь забрать верхнюю одежду у пожилых дам, торопящихся занять свое место.
И обслуживание начинается.
Гвен устраивает первую группу в маленьком зале со свежеиспеченными сырными пирогами и несколькими бутылками шампанского. Остальных я приглашаю занять место за столом. Гвен позаботилась о том, чтобы открыть вино и принести воду. Явно не «звездное» обслуживание, но я рассчитываю на содержимое тарелок в качестве извинения. Бретонка и ее улыбка порхают от одного гостя к другому, принимая заказы, пока троица клиентов отпускает комментарии по поводу разложенного на столах меню. Удивляются, что нет закуски, их руки ныряют в корзинки с хлебом, раз за разом наполняются бокалы с вином.
Я стискиваю зубы, не слушая внутренний голос, вопящий, что лучше бы мне вовремя ретироваться и покинуть корабль. А заодно и клиентов.
– Первая подача – комплименты от шефа, – командую я, зайдя в распашные двери.
Молчание.
– Базилио?
– Шеф!
Он белый как мел. Не отводит глаз от миски, в которой с преувеличенной старательностью взбивает яйца. Он все еще возится с кремом?
– Базилио, черт возьми! Ты мне нужен, чтобы заняться комплиментами! С остальным разберемся позже! Тарелки должны быть уже готовы!
Базилио поднимает перепуганные глаза на Пейо. Олень, попавший в свет фар.
Мой взгляд перемещается на массивный силуэт в белом переднике, повернувшийся ко мне спиной. Рядом с ним ящик с улитками. И сковородка, на которой жарятся в масле лук и грибы. Что еще за…
Вчера мы с Базилио целый вечер просидели над списком «комплиментов». Хумус из мелкого горошка. Веррины[7] с тунцом и сладким перцем. Слоеные пирожки с грибами и улитками. Все было готово. Я кидаюсь в холодную кладовку. Веррины и хумус дожидаются, пока их аккуратно выложат на сланцевую доску. Но ни следа пирожков.
– Ты это ищешь? – бросает Пейо.
Подбородком он указывает на мусорное ведро, в котором валяется месиво из томатов, крошек и мяса улиток. Три часа работы, обращенные в ничто. И пятьдесят человек в зале, которые ждут.
Он выбросил пирожки.
– Пейо, только не говори, что…
Вместо ответа его деревянная ложка погружается в банку со сметаной.
На кухню влетает Гвен, размахивая списком заказов.
– Они должны уехать ровно в три часа. Гид спрашивает…
– ПЕЙО! – ору я и бью кулаком по столу рядом с раковиной.
Базилио подскакивает. Гвен застывает.
– Еще не родился человек, который подаст эту гадость в моем ресторане! – чеканит он, глядя мне в глаза.
Я кидаюсь вперед. Наши лица разделяет пара сантиметров.
– Эту гадость?
Он запускает руку в мусорное ведро. В кулаке у него сочащаяся масса, которую он сует мне под нос.
– И это улитки? – рычит он. – Расползающееся мясо, напичканное солью и уксусом! Черт, чему только тебя в школе учили!
Его нога с силой бьет по ведру, и оно, раззявив пасть, изрыгает свое вязкое содержимое на пол – гейзер жира, помидоров и ракушек летит на мебель, на плитку, на мою одежду.
– В этом нет души! – выплевывает он. – Нет души, ты это хоть понимаешь?
У меня в ушах поднимается звон. Время останавливается. По его рукаву стекают коричневатые капли. Липкие, клейкие. Перед ним сковорода. Под сковородой огонь. Синеватый газ. Схватить его за горло. Прижать щекой к раскаленной плите. Потрескивающая плоть. Его вопли. Все его тело обмякает.
Я поднимаю руку.
– Лиз! – вопит Гвен.
Я цепенею. Мой взгляд встречается с взглядом Наны. В ее глазах ужас. Не говоря ни слова, я развязываю свой фартук. И покидаю кухню.
Бальтазар
Я ждал, что она мне напишет. Но этого не произошло. Роми испарилась.
В первые дни я старался себя успокоить. Она плохо себя чувствует. Не хочет появляться. Рано или поздно она вернется. Но чем больше проходило времени, тем сильнее меня одолевали сомнения. Ее молчание сводило с ума.
Я запирался у себя в комнате и выходил оттуда только для того, чтобы отправиться на виллу. Перед закрытыми воротами я начинал орать, надрывая голосовые связки: «Роми! Роми!» Я ничего не соображал. Роми терпеть не могла свое имя. У нее была куча псевдонимов, и она придумывала новую личность для каждого, кто встречался на ее пути. Вдохновляясь любимыми фильмами и забавляясь недоумением собеседников.
Я кричал в никуда свои мольбы о прощении, умолял ее вернуться, раз за разом прокручивая в голове, словно фильм, тот проклятый вечер. Она уехала по моей вине. Если бы я сумел тогда найти слова! Если бы Джанго промолчал! Если бы не песня, не рояль, не дождь… Фильм, любовь, хеппи-энд – обо всем этом больше не было и речи. Еще вчера нас могло бы быть трое, теперь же я остался один. И эта мысль о потере не одного, а сразу двух существ увеличивала мою рану.
Я совершенно опустился. Не желал мыться. Есть. Даже играть. Я чахнул. Брат встревожился. Тормошил меня, чтобы я взял себя в руки. «Поедем развеемся! – требовал он. – Тебе станет лучше. Всего на одну игру». Я отказывался. Он настаивал, расписывал мне фантастические выигрыши, показывал новые шулерские приемчики, которые изобрел. Сыпал шутками, угрозами и насмешками. Пытался меня разговорить, рассмешить, внушить мне чувство вины. Я нужен ему, чтобы выиграть! Ведь я приношу удачу! Не опущу же я руки из-за девчонки, а? Одной убыло, десятком прибыло!.. Но ничего не помогало.
Осень сменилась зимой. Я стал собственной тенью. Ребенок должен был родиться в феврале. Сохранила ли она его? Каков бы ни был ответ, я их потерял. От этой мысли я задыхался.
Прошло несколько месяцев. Надеяться мне было не на что. И денег не оставалось ни гроша. В конце концов я снова протоптал дорогу в прокуренные казино. Топил свое отчаяние в стрит-флешах и фулл-хаусах, обирая бедных доверчивых дурачков и транжиря выигрыш на виски. На рассвете я отправлялся вопить к вилле. Никто не отвечал.
Однажды вечером, когда я выполз из своей комнаты, воняя потом и горем, меня окликнул брат.
– Ты это ищешь? – спросил он, покачивая ключами от машины на одном пальце.
– Дай сюда… – пробормотал я.
– Ты не в состоянии садиться за руль. Посмотри на себя!
– Отвали, – ответил я, вырывая ключи у него из рук.
Я тронулся с места под отчаянную ругань Жо, который встал между мной и воротами. Ударив по газам, я умчался, едва не раздавив его.
Я ехал в ночи с опущенными стеклами, чтобы холодный воздух не давал мне заснуть. Я был в полубессознательном состоянии, алкоголь действовал как анестезия. Я больше не чувствовал своих рук на руле, словно парил
